По эту сторону горизонта (несколько историй о вантузе, поэзии, бадминтоне, и кое о чём другом) - Юрий О.Ш.

лопат хватит, что в руках всяких там извечно шибко добросовестных; в семье, как говорится, не без лоха; к тому же, моя лопата быстро сломалась (не совсем случайно, конечно)). Так что кувыркавшихся по склону тётку с мужиком я заснял на видео удачно. А потому день сегодняшний пройдёт не зря – будет, что в Тик-Токе выложить. И, к счастью, только мне: пока все остальные под мой кличь: «Народ смотри, вон прикол!» судорожно за свои смартфоны хватались, случилась «фенита ля комедия42». Опоздали, в общем.

История восьмая. Сон

<дума над книгой «Магия и экстрасенсы»:

«А может и во мне какое-то предзнаменование есть?>

Эпиграф

Есть всему своя причина,

В том знаток и дурачина,

И предвестья жития

Не изъять из бытия,

Всё что надо – то случится,

От судьбы не отлучиться,

А когда исход не должный –

Знать, посыл в основе ложный.

И приснился Олегу странный сон. Приснился он темной ноябрьской ночью. Настолько неприветливой, что даже снег, случившийся в ту ночь, наполнял округу не белизной, а лишь добавлял в неё серую сумрачность.

Ещё с раннего вечера пребывал Олег в хандре. Хандре пасмурной и «певуче-тягучей». Глянул во двор, и поздней осени безрадостность влилась в тебя неким щемящим напевом. Скрипнула за оконцем дерево, или на крыше от ветряного порыва что-то лязгнуло, а в душе отзвук всё тот же – щемящий.

Впрочем, душевная хандра – это ещё не вся беда. Вся беда – это когда накатывает на тебя помимо боли душевной, вдруг и хворь физическая.

Впрочем, почему вдруг?

Совсем не «вдруг» покрылся Олег к вечеру испариной, затошнило его и скрутило ему кости. Перемена погода – его верная бессердечная подружка. С тех пор, сильно покалечился он, упав на рыбалке с крутого обрыва в реку. Ах, как не хотелось ему в тот день этой рыбалки. Как тревожно он спал накануне. Как рассеяно собирал он утром рюкзак, всё время что-то забывая. Как ватными были его ноги. Не хотел, а всё ж таки поехал, хотя завсегда влекла его не рыбалка, а охота. Но друзьям отказать, как? Оба Сергея – ему что братья, и с детства.

С которыми не встретиться уже никогда. Погибли они, вскоре. Разбилась их машина на автостраде в дребезги. И Олег бы, наверняка, тоже б погиб. На утиную охоту в тот его друзья спешили. А какая ж охота без него, Олега. Больничная койка уберегла, на которой лежал Олег после той, злосчастной, рыбалки уж как месяц …

Эх, да что тут говорить, судьба – мрачная, порой, не радостная штука. Вот поэтому, может, и сон ему таковой приснился. Безысходный.

А приснилось ему вот что: будто одновременно он и какой-то путник в горах, и некий на горной тропинке пророк. И, будто бы, как только путник <Олег> и пророк <Олег> повстречались, то мгновенно зрит пророк <Олег> (как на экране телевизора) путника <Олега> гибель. Поскольку ночью грядёт гроза, и поскользнувшийся на скользких камнях путник <Олег> рухнул в глубокое ущелье.

И тогда говорит пророк <Олег>:

– Постой, странник, не спеши, отдохни денёк, иначе не миновать тебе беды!

И путник <Олег> устало прислонятся к скале, отчего-то пророку <Олегу> беспрекословно поверив. А пророк <Олег> единым мгновением зрит новую картинку: как радостно, уж давно заждавшись, встречает путника <Олега> прекрасная дева. А потому и вскрикивает он, пророк <Олег>, сердито:

– Что же ты расселся тут <такой-разэтакий>, дома тебя уж давно заждались!

И путник <Олег> тут же встал, и уж собрался продолжить свой путь, как новое, вернее, старое у пророка <Олега> вспыхивает искрой видение. Про погибельное, значит, ущелье.

И путник <Олег> вновь устало прислоняется к скале, а потом снова собирается в путь, после нового-старого пророчества. И это происходит потом много-много раз. Но как-то странно, одним мгновением эти «идти-не идти» случаются. Все «новые-старые» пророчества каким-то странным образом вдруг стали враз, что единственным мазком кисти, нарисованы на скале. И некое предчувствие при этом (не у путника <Олега> и не у пророка <Олега>, а у некоего в этом сне поднебесного существа, и, кстати, ещё одного Олега) появляется. Предчувствие безысходной вечности … что ли.

Правда, и вечность оказалась тоже не вечной, поскольку он, Олег, который уже самый, что ни есть сущий, то есть во плоти и крови, дёрнувшись всем телом, испугано проснулся.

История девятая. Рассказ из книги, которая никому не интересна

<заглавие это, к чему?

А он писал, а он страдал,

А он ни ел, ни пил, не спал,

Он всё кропал пустую блажь,

Любое слово где пассаж,

Ему редактор так сказал,

Редактор попросту зевал,

Когда поэт стихи читал,

Редактор, в общем-то, он прав -

Он не дурак, чтоб тренд поправ,

Взамен гламурности в словах

Печатать истины в стихах.>

Эпиграф

Он не рвал в заботах душу,

Не тягался и с судьбой,

Да, он бил, порой, баклуши,

Чтя здоровье и покой,

И поныне он живой.

«…Сорока пяти лет отроду, но уже изрядно раздавшийся «вширь» Геннадий Иванович Трудолюбов вопреки своей фамилии физический труд не жаловал, а потому работал охранником в бывшем заводском дворце культуры, а ныне, так называемом, доме народного творчества. «Так называемом» – потому что всё «народное творчество» умещалось в нескольких помещениях: курсы кройки и шитья, кружок вязания, изостудия, класс духовых и струнных инструментов, певческий группа – вот и весь народного творчества «объём». Остальное, и немалое, пространство первых сталинских пятилеток здания, как правило, пустовало. От полной финансовой безысходности штатную администрацию нашего культурного заведения в лице директора, бухгалтера и завхоза выручала лишь краткосрочная аренда. И как раз сегодняшний воскресный день такой палочкой-выручалочкой и являлся. Некогда театральный зал взяла до вечера в аренду некая <в части распространения биологически активных добавок> сетевая компания.

Подобные дни Геннадий Иванович, в общем-то, приветствовал, хотя и прибавляли они излишнюю заботу: парадные двери здания приходилось закрывать гораздо позднее обычного. И приветствовал он эти дни не потому, что аренда помещений сулила прибавки к его скудному жалованию, а потому что привносилось в монотонную службу охранника какое-никакое, а разнообразие. Иной раз, разнообразие высшей для души охранника «пробы». Ведь как себя не расписывай, но стоит лишь своё в жизни занятие помянуть, как в глазах докучливого собеседника тут же читалось: «Всё ясно, неудачник!» А Трудолюбов себя неудачником не считал. Он считал себя человеком высоких моральных принципов. Тех принципов, что не дозволяли Геннадию Ивановичу не только каким-нибудь бизнесом, или иным доходным делом