София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице - Наталья Павлищева

— Старший брат?

— Нет, младший, погодки они, но все одно, жил Юрий Ивановыми делами, без остатка ему отдавался. Остальные братья не так. Потому и не празднуем вашу свадьбу так широко, как надо бы.

— А его вдова?..

— Не был женат, деток не оставил, никого, кроме нас с Иваном, не осиротил.

Праздничные хлопоты быстро закончились, потянулись обычные дни. И вот тут София оказалась заперта в четырех стенах своих покоев.

Рожденная у теплого моря, она впервые переживала столь суровую зиму, хотя окружающие утверждали, что зима еще не начиналась. Эти слова приводили царевну в отчаяние. Все вокруг засыпало снегом, не пройти. Дорожки и дороги расчищали, но снег все валил и валил. В Москве ему радовались, София не понимала, как можно радоваться снегам и морозам.

Она очень боялась холода, кожа не просто краснела, но становилась сухой и шершавой. Обнаружив это в первый же день, как только попыталась выйти на крыльцо, София запаниковала. Она всегда гордилась изумительной молочной кожей, и лишиться нежной шелковистости было трагедией. Гликерия, которой София пожаловалась на непереносимость холода, раздобыла какое-то снадобье, шершавость прошла. Все утверждали, что нужно просто смазывать лицо и руки перед выходом на двор, но София решила не рисковать — пересидеть морозы в тереме.

Сначала она не понимала, на что себя обрекает, ведь морозы и снег надолго.

Кроме того, сидение в теремных покоях не столь простая вещь. Из-за холода окна и двери не откроешь, свет лишь от свечей, постоянно топятся печи, потому душно и полутьма.

София скучала, муж занят делами, все время либо в дальних разъездах, либо по Москве и округе мотался, в ложнице появлялся редко, словно пыл первой ночи прошел. Старая княгиня на латыни говорила плохо, а по-гречески так и вовсе не знала. Да и о чем с ней беседы вести, если все заботы о взрослых уже сыновьях, о внуках да о хозяйстве? Если бы молодую княгиню спросили, о чем же должна заботиться свекровь, ответить не смогла. Но дела и хлопоты Марии Ярославны ее не интересовали.

Женки боярские по теремам сидели, встречались только в церквях, разговаривали по-русски. Молодая княгиня понимала, что меж собой они в гости ходят, о чем-то болтают, но это было неинтересно, к тому же Софию коробило от неповоротливости и, как ей казалось, глупости окружающих женщин. На все у них какой присказ есть, скажут — всем понятно, а ей переведут, и получается скучно. Что интересного во фразе «на чужой каравай рот не разевай»? Или «волка ноги кормят»? «Не в свои сани не садись»? Зачем садиться в чужие сани? Такого много, это непонятно, а что непонятно — раздражает.

Сначала язык взялась учить с удовольствием, Настена всю дорогу до Новгорода произносила фразу на латыни, повторяла по-русски, и так по несколько раз. София начала главные слова понимать и запоминать. Но после Новгорода словно отрезало — язык трудный, одно и то же можно десятками слов назвать, приставленный учить дьяк скучен до невозможности… Нравиться перестало. Скучен день до вечера, коли делать нечего…

Ее часто навещали то приехавшие вместе из Рима женщины, то братья Траханиоты, то Дмитрий Раль, полюбившийся московскому государю настолько, что звал к себе на службу. Ежедневно заходил епископ Бонумбре, словно не подозревая о том, что княгиня ныне православная, вел с ней речи как с латинянкой, произносил проповеди, короткие, но яростные, жаловался на местных, ничего не понимающих попов.

Чувствуя себя между княгинь и боярынь словно глухой, молодая княгиня все больше замыкалась среди своих — звала жен братьев Траханиотов Елену и Анну, собирала посольских и новгородских женок, что с мужьями по делам в Москве жили и ее понимали. Устраивала посиделки, где говорили на латыни, там была возможность не только молча слушать, но и весело болтать самой.

Когда одна из новгородок собралась домой, София передала через нее письмо боярыне Марфе Борецкой с просьбой передать записочку Настене. Знать бы, к чему это приведет!

Конечно, она замечала, что вызывает недовольство окружающих, но, в конце концов, если они сиднем сидят по теремам, почему византийская царевна должна жить так же? Правил не нарушала, а что в ее покоях творится — не их дело!

Знала об участившихся встречах греков и латинян с молодой княгиней и Мария Ярославна. Вздыхала: скучно Софии, языка не знает, муж все в делах да заботах… Были бы детки, свои заботы одолевали, а так заняться нечем. Что они там в латинстве своем делают? Неужто и рукоделие им чуждо, и забота о хозяйстве? Конечно, Мария Ярославна сама ничего не мыла и не стирала, а вот штопать любила и вышивать тоже. А молодая княгиня за месяц иглу в руки не взяла. Заставлять негоже, все ж государыня.

Чем живет? К ней в вышнюю горницу придешь — сразу вскинется, как птица, книгу захлопнет, поздоровается и смотрит молча, словно ожидая ухода. Книга латинская, о чем она, Марья Ярославна понять не могла. По-русски молодая княгиня не говорила и почти не понимала, а через толмача душевные разговоры вести трудно. Потопчется у невестки свекровь, поспрошает о здоровье да известиях из Рима и уйдет. В первые дни казалось душевно, а после сошло на нет.

А еще не сложилось у Софии с митрополитом Филиппом. Тот с самого начала был против женитьбы великого князя на римлянке, пусть и византийской крови. Что из того, что рождена от Фомы Палеолога? Эти Палеологи давно в униатство перекинулись, за что и поплатились потерей всего. Византия погибла, к чему брать за себя наследницу погибшего Царьграда?

Митрополит относился к молодой великой княгине настороженно с первого дня, нахмурился, узнав, что уже крещена в греческой вере (не очень-то этому поверил, если бы не старец Евлампий), а уж легата папского с его красными перчатками и крыжом вовсе простить не мог. Не было в том Софииной вины, напротив, тогда еще будущая княгиня заставила Бонумбре крыж отдать, но недоверие не побороть. На Софиино счастье, дьяк Курицын не стал рассказывать митрополиту о встрече Софии с Марфой Борецкой в Новгороде. Достаточно того, что под благословение новгородского архиепископа Феофила подходила, который тоже в унию тянет.

Но все бы это постепенно забылось, не умудрись София сама дать повод к осуждению.

Приближалось Рождество — главный праздник для тех, кто в римской вере. И для православных тоже праздник, но второй по важности. Не зная об этом, царевна высказала митрополиту о главном празднике года. Тот помрачнел:

— Ты, княгиня, хоть и крещена ныне в православии, а кроме как креститься правильно, более ничего не знаешь и знать не хочешь. Это для латинян Рождество главней, для православных — Светлая Пасха, потому как Рождество — это рождение тела, а Пасха — Воскресение духа. Духовное важней телесного, худо, что вновь обращенная княгиня этого не знает! Я к тебе инокиню Ефросинью приставил, так ты и учиться не стала.

Митрополит выказал свое недовольство и Ивану Васильевичу. Князь нахмурился, он и без того не всегда ладил с митрополитом, пытаясь подмять того под себя, а уж по поводу жены-латинянки спорить совсем не хотелось. Попросил мать помочь Софии понять, что к чему, но та уезжала на богомолье, обещала заняться когда приедет.