Индейцы и школьники - Дмитрий Конаныхин

или сломается, если не поторопится вовремя внести очередной платёж. Ей укажут на листок с мелким шрифтом, который она, такая окрылённая, подмахнула не глядя. Теперь она – должна. Всегда, везде и всюду. Должна. И душа чувствует, как из неё медленно, через тоненькую соломинку высасывают её надежды, её будущее. И позже, не успеешь оглянуться, душа будет стоять на улице, на неё будет падать мокрый снег неудач, её одежду будет трепать ветер тоски, а мимо неё, по сверкающим ступенькам, пробежит следующий счастливец, перед которым распахнутся двери первоклассного магазина.

Но неужели всё состоит из крайностей? К чёрту блеск и роскошь, к чёрту сомнительные распродажи в грязных лавчонках неудачников! Есть же нормальные, хорошие, правильные магазины для правильных душ. Они – через улицу, напротив. Двери выкрашены ровным слоем краски, да душе и не важно, что там было написано. Душа заходит, поперёк стоит хороший, чистый прилавок. Товар добротный, уравновешенный, всё размеренно, всё честь по чести. Приятный для глаз свет, не слишком яркий, не слишком тусклый. Правильный свет. А с другой стороны – тоже дверь. Как так получается, что в таких магазинах два продавца? Один стоит за прилавком. Хозяин приветлив и… тоже заглядывает вам в глаза. А второй? А второй – сам посетитель. И стоят случайно встретившиеся души в таких магазинчиках, заглядывают друг другу в глаза, смотрят на прилавок, разделяющий их, и так стесняются достать из кармана свои гирьки, свои весы. Им неловко и, вообще, пора бежать – говорят, здесь, на соседней улице, распродажа. Столько дел, столько дел… И молчание, пустые разговоры, необязательные встречи, ненужные расставания – разделяют их.

Они же пришли продавать и покупать? Так пусть торгуют. Душами.

И чаще получается так, что, обменявшись малозначащими словами, затёртыми мыслями, никого не согревающими объятиями, ничего не оставляющими проникновениями друг в друга, растерянные души выходят на улицу и бредут куда глаза глядят, встречая в глазах таких же встречных душ только слепое одиночество и вопль: «Боже! Я же живу! Боже, я же есть! Вот она – я – перед лицом твоим! Почему же мне так пусто в этом мире? Где же та любовь, в которой я купалась в детстве? Где та любовь, которая поднимала меня и носила? Где? Куда всё делось? Я же не хочу так! Боже, слышишь?»

И невдомёк несчастным торгашам, что ответная тишина громче тысячи громов и молний.

Они забыли, какими они были детьми. Почему дети такие счастливые, даже когда им сложно, когда шишки на лбу, когда трусики мокрые и животики болят, почему их ручки тянутся к мамам и папам, почему они так наполнены любовью? Неужели потому, что за них всё делает природа? Да если бы всё было так просто… А может быть, потому, что они просто любят – не «потому что», а просто потому, что есть, существует тот, кого они любят? Не научились они ещё мериться душами, не научились взвешивать? Зачем? Зачем, если можно просто подарить любовь? Просто?

А ведь кругом полным-полно так и не выросших детей – тех, кто не ждёт взамен, кто даже не подумал взять в руки эти проклятые гирьки. Это ведь так удивительно – существуют вещи, которых становится больше, чем больше их отдаёшь. Чем больше отдаёшь добра, тем теплее на душе, чем больше делаешь зла, тем чернее душа, чем больше ненавидишь, тем страшнее твой путь и твоя кончина, но – чем больше даришь любви, тем выше летишь.

Но ведь так тяжело – просто взять и отдать – своё. Ведь так непривычно – не брать гирьки, когда все берут. Так страшно – взлететь.

Проще поторговаться.

3

– Эй, ты что делаешь? – Яктык появился за спиной Алёшки, будто привидение.

Алёшка дёрнулся, лягушачья кожа лопнула и, как растянутая резина, чувствительно щёлкнула по губе. Он вскочил и смотрел на Витю, не зная, что ответить. Наверное, будь он постарше, он бы покраснел, помладше – то побледнел, а так, в свои семь с небольшим лет, просто покрылся розовыми и белыми пятнами. Его серо-голубые глаза раскрылись таким доверием и надеждой похвалы, что Яктык почувствовал, как по душе будто кто-то провёл ржавым гвоздём.

– Витюша, я… Я тут… Ну, ты же сказал – кто начистит полведра лягушек… Ну, я… Я и… Вот.

И Алёшка показал на старенькое ведро, набитое растопыренными белыми лапками.

Яктык как был, так и сел на валун, не выпуская вёсел.

– Погоди. Алёшка, я сейчас сойду с ума. Ты что, зубами лягв чистил?! Почему?! Алёшка?..

– Я… Я… Ну, понимаешь… Я взял у папы ножик, а он тупой. Ножик, я хотел сказать – ножик тупой. Не папа, – запутался Алёшка. – Я торопился, я хотел с тобой – на рыбалку… Ну, ты же понимаешь, Витюша…

И Алёшка повесил голову, увидев искорку смеха в глазах брата. Алёше стало очень неловко – всегда немножко обидно, когда оказываешься в дураках, когда тебя подначивают, даже не со зла, а просто так, ради шутки. А тут даже не подначка, а целая история получилась. Кому он мог рассказать, как сильно, как ужасно сильно он хотел поехать со старшим братом на ночную рыбалку – туда, на их бывший хутор, о котором он так много слышал?

…Алёшка болел рыбалкой почти с того самого времени, как выпустили его из лесной школы, когда угроза туберкулёза отступила и бронхиты перестали его мучить. Вот тогда он и сделал свою самую первую удочку, ну, вернее, папа Толя помог ему и показал всё, всю науку приготовления снастей. Но его первая удочка получилась самая настоящая, самая всамделишная, не игрушечные прутики, как у приятелей с Речной улицы. Настоящая, длинная-предлинная, рябиновая, с настоящей жилкой, гусиным пером, свинцовой дробиной и зацепистым крючком, который Алёшка тут же загнал себе в пальчик. Было ужасно больно и страшно, что крючок так и останется сидеть в большом пальце, но папа Толя только крякнул от досады, осторожно взял его ручку своими корявыми клешнями и очень осторожно, почти совсем не больно выкрутил крючок из кожи – так, что только маленькая капелька крови показалась. Но Алёшка её быстро слизал – свою солёненькую капельку крови. Он же не малявка – плакать!

А потом… А потом был удивительный день, который запомнился Алёшке на всю жизнь. Сколько приключений, впечатлений, радостей или горестей не захватывали бы его позже, стоило ему увидеть блеск воды, как вспоминал он тот невероятный день, когда отец взял его на первую настоящую рыбалку.

Отец с сыном шли по скалистому берегу