Соб@чий глюк - Павел Гигаури

– Мухтар, скажите, почему «Дети Диогена Собаки» и почему съезд на собачьей площадке?

– Величайший древнегреческий философ Диоген называл себя собакой. Он проповедовал натуральную жизнь, жизнь, лишенную условностей человеческой цивилизации, которые есть символ порабощения человека. Условности стыда порождены людьми как результат духовной слабости, желания заменить настоящую духовную силу ее суррогатом, стыд – это синоним страха. Поэтому мы выбрали местом для сбора собачью площадку, это подчеркивает символизм нашей идеи. Вся жизнь – это собачья площадка!

– Мухтар, скажите, каковы основные пункты программы партии?

– Наша программа состоит из двух разделов: программа-минимум и программа-максимум. Программа-минимум – это заявить о себе всей стране, чтобы люди знали, что есть альтернатива рабскому состоянию стыдливости.

Программа-максимум состоит из многих пунктов, она рассчитана на длительный период времени: среди них проход в Думу, замена гимна России на мелодию, известную в народе под уничижительным названием «Собачий вальс», потребовать от Китая прекратить есть собак и посмертно лишить звания лауреата Нобелевской премии академика Павлова, который безнаказанно проводил собачий геноцид.

– Диоген жил на рынке в бочке, не имел собственности и отвергал всякое участие в каких-либо общественных организациях. А вы хотите пройти в Думу, и телефон у вас вон последней марки, самой дорогой модели, как это…

– Если ты не понимаешь, о чем тебе говорят, придурок, то пошел на… бип-бип-бип, – забипкало в эфире радиостанции.

«Вот на такой лающей ноте закончилось наше интервью с основателем партии ДДС – «Дети Диогена Собаки». По данным Интернета, «Дети Диогена» трендятся, их страница в соцсети набрала миллион с лишним лайков только за прошедшие выходные. Оставайтесь с нами: радио «Подорожник» – для тех, кому не спится за рулем!

Я выключил радио. Мы оба молчали. То ли дорога бежала под машину, то ли машина бежала по дороге, эффект был один и тот же: мы стояли на месте. Мысли отказывались двигаться под тяжестью абсурда, отказывались воспринимать реальное движение, они углубились в тьму обратной стороны сознания и глухо там залегли.

Мои глаза следили за огнями впереди идущей машины, мы уже подъезжали к Москве, движение стало плотнее. Погода под наступающие сумерки испортилась: порывы ветра набрасывались на машину, как океанские волны, а мелкий дождик оседал на лобовом стекле и сливался в большие капли. Я посмотрел на термометр на панели: пять градусов.

– Собачий холод, – нарушил я молчание.

– Скоро так говорить будет неполиткорректно, – заметил отец.

Я с надеждой искал сарказм в его интонации, но не находил.

– Нехорошее у меня чувство обо всем этом. Ох, нехорошее. Пока мы были у деда в деревне, у меня было чувство, что все, что случилось в Москве, просто бред, дурной сон. Мы вернемся в город, и все будет нормально, как раньше. Ан нет! Собачья партия!

– Я думаю, она быстро станет популярной, – подлил масла в огонь отец. – Слушай, у меня физиономия справа болит, осталось там что-то после того как я в лобовое стекло въехал?

Он повернулся ко мне правой частью лица.

– Лицо потеряло симметрию, – уклончиво ответил я.

– Где оно его потеряло? – раздраженно спросил отец. – Раздуло?

– Раздуло, – смиренно констатировал я очевидное, – но синяка нет! – попытался я разбавить плохое известие оптимистичной ноткой.

– Завтра будет, – уверенно сказал отец.

– Завтра вообще ничего не будет, – заверил я его. – Я думаю, что вся эта собачья активность связана с вирусом, – сказал я, обращаясь ни к кому конкретно, поскольку отец был занят своим распухшим лицом.

– Если связан, то не напрямую, – отозвался отец.

– Это как?

– Сам вирус тут ни при чем, но у людей на этой почве развивается массовый психоз. Что-то читают, что-то слышат. И пошло-поехало. Наверняка уже есть конспирологические теории.

– Я уверен, что Интернет уже кишмя ими кишит, – согласился я. – И никому в голову не придет, что все вышло случайно. Одна собака-дармоед чихнула на хозяина, а у хозяина в голове, кроме гриппа, куча всякой всячины: от жены-бляди до компьютерных программ, и вот пожалуйте!

Пока я это говорил, в голове задвигались мысли: всячина напоминает – ветчина, может получиться «куча всякой ветчины». Это, видимо, вернулось мышление с обратной стороны сознания и неудачно попробовало встрять в разговор.

– Во-первых, жена твоя не блядь, а во-вторых, при чем здесь она и при чем здесь твоя голова с компьютерными программами?

Я не рассказывал отцу об особенностях нового вируса, это было решено держать в тайне, хотя бы до поры до времени.

– Ни при чем, но несчастливое состояние души может родить что-нибудь гадкое скорее, чем спокойная, а уж тем более счастливая душа, – уклончиво ответил я.

Наш разговор мог бы тянуться еще долго, но мы подъехали к дому родителей. Я остановился подъезда, вышел из машины, достал с заднего сиденья отцовскую сумку и вытолкал Собакина наружу с приказом размяться и оправиться. Отец, кряхтя, выбрался из машины.

– Артем, может, поднимешься, с матерью поздороваешься, поешь? Она наверняка что-то вкусное приготовила и будет очень рада тебя видеть.

– Нет, спасибо! Я знаю, что будет рада. Но уже темно. А она как нас увидит: я с фингалом под глазом, ты с раздутым лицом – расспросов будет до утра. Спасибо, батя, тебе! Спасибо, что с собой взял.

– Ну, как знаешь. Езжай осторожно. И Собакина своего не забудь здесь на улице, – как-то смущенно проговорил отец, а потом неопределенно махнул мне рукой: – Давай, бывай, – и пошел в подъезд.

Я дождался, пока он скроется в подъезде, и свистнул Собакина. Он не появился. «Сволочь!» – подумал я и свистнул громче, а для пущей строгости позвал его еще и по имени. Собакин выпрыгнул с заднего сиденья машины и издевательски завилял хвостом.

– Издеваешься? – строго спросил я его. Он вместо ответа опять запрыгнул на заднее сиденье. Я захлопнул за ним дверь, приговаривая, что он, Собакин, не дал мне на чай, и сел за руль.

Выехав со двора, я тут же крикнул телефону, чтобы он позвонил сестре. Телефон не понял и стал перечислять варианты. Сестры среди этих вариантов не было. Я задумался, потом сказал позвонить Ксении, телефон опять стал перебирать варианты, и опять среди этих вариантов сестры не было.

– Ты, безмозглый мудак, элементарного запроса сделать не можешь, у тебя вместо ИИ жопа! – обругал я телефон, понимая, что сейчас придется его искать номер сестры на ходу.

– Звоню «Жопа», – отозвался телефон.

Тут я со смущением вспомнил, что сохранил номер сестры под этим именем. Я часто менял ее клички в телефоне и подзабыл, как она была закодирована в последний раз.

Телефонные сигналы улетели в город искать мою сестру, закодированную четырьмя буквами русского алфавита. Сестра откликнулась очень быстро, видимо, не осознавая, на что откликается. Впрочем, я ведь тоже не знал, что высветилось у нее на экране.