Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

После стольких лет плотного контакта с мужиками я знала всеих повадки вдоль и поперек, я научилась реагировать на каждое их движение, даженепроизвольное. Вот и теперь — я знала, что произойдет: либо Сергуня полезет комне целоваться, либо (если ситуация уже вышла из-под контроля) — отправится вванную: утихомирить член и слить в раковину ополоумевшую сперму.

— Извини, мне нужно выйти, — тяжело дыша,пробормотал Сергуня. — Я быстро…

Мы перепились как последние свиньи. Сергуня еще несколькораз надолго зависал в ванной, мешал текилу с виски, а виски с водкой.Заплетающимся языком он пытался расспрашивать меня о том, что чувствуетчеловек, когда убивает другого человека, и правда и, что в этот момент онпереживает нечто вроде сексуального возбуждения. Я многозначительно мычала иоткликалась единственно на вопросы о сексуальном возбуждении. Только об этом яимела хоть какое-то представление.

Потом он перекинулся на факты, снова совал мне диктофон поднос и требовал, чтобы я изобличила русско-эстонскую шайку в:

1. Торговле наркотиками;

2. Торговле антиквариатом;

3. Торговле старинными музыкальными инструментами;

4. Торговле живым товаром;

5. Торговле экзотическими животными;

6. Торговле ядерными технологиями;

7. Торговле ноу-хау в области компьютерного обеспечения.

Я периодически гладила его по голове и мягко увещевала:

— Определись, милый, что именно ты хочешь от меняуслышать? И что пикантнее с точки зрения вашего издания?..

Сергуня разразился речью о читательских предпочтениях ивесьма авторитетно заявил мне, что респектабельные экономические преступленияволнуют людей гораздо меньше, чем кровавые убийства с использованием ножей,топоров, бензопил и автогенов. По ее окончании пламенный трибун рухнул подкозлы и благополучно отрубился.

Я вышла на кухню, задала корму всеми забытому и преданномулюбимым хозяином Идисюда, положила перед собой сумку и выключила свет.

Сверкающий огнями ночной порт был еще более величественен,чем днем. Я с трудом заставила себя не глазеть на мерцающие светляки портовыхкранов и сделала то, что хотела сделать весь день.

Я вытащила нож. Я снова взяла его в руки.

И снова почувствовала ту необъяснимую власть, которую имеютнад людьми некоторые старинные предметы. А в том, что нож был старинным, у меняпочти не оставалось сомнений. В каждой грани его клинка, в каждой грани егоалмаза (о, если бы только это действительно был алмаз!) чувствовался бесстыжий,ничем не прикрытый намек на вечность. Ни один нормальный человек по доброй волене расстался бы с этим ножом, он не оставил бы его даже на собственной кухне,среди погнутых вилок, — не говоря уже о теле другого человека.

А если камень в рукоятке действительно алмаз? И вот так, низа хрен собачий, лишаться богатства, по доброй воле отдавать его в руки алчныхправоохранительных органов?.. Да, похоже, кто-то очень сильно ненавидел ОлеваКиви, если решился на подобное. И ненависть его стоила целое состояние.Показательная казнь, вот как это называется!

Интересно, почему убийца все-таки не тронул меня? И почемубыл так уверен, что я не проснусь? А если бы я страдала бессонницей?..

Я вздохнула: бессонницей долгое время мучиласьМонтесума-Чоколатль. И потому трудилась в койке по две смены кряду. Изарабатывала больше нас всех. А потом появился старичок-швед, коечное ремеслоушло в прошлое, и Монтесума переключилась с членов на таблетки.

Метаквалон. Лучшее средство от бессонницы.

Я подперла голову рукой и задумалась: почему же убийца былтак уверен, что я не проснусь? И почему я моментально вырубилась, едва толькодоползла до кровати Олева? И почему с утра моя собственная голова показаласьмне такой тяжелой? И — самое главное — почему мне не приснились так горячолюбимые руины монастыря кармелиток?!

А что, если это действие снотворного, без которого Монтесумане могла и дня прожить?

Перед глазами у меня возник гостиничный бой с его голимойпредставительской тележкой-столиком: фрукты и шампанское. Ну, конечно, онпорывался открыть шампанское сразу же, но Олев запретил ему… И выпили мы несразу, и пила его только я…

Да, черт возьми, вот кто мог пролить свет на многие вещи —тихоня официант! Вытягивал шею, тряс кадыком, никак не мог отклеиться от своегостолика… Отвратный тип. Недаром он показался мне подозрительным!..

Едва сдерживая волнение, я сжала рукоятку ножа.

И…

Это было самое странное чувство, которое я когда-либоиспытывала. Самое пугающее и самое восхитительное. Как будто моя собственнаярука попала в западню, в искусно расставленный волчий капкан, .слегкаприпорошенный листьями.

А нож, казалось, только и ждал этого: он сразу же пустил вменя невидимые корни. И корни эти теперь продвигались вверх, сантиметр засантиметром, входили в затопленные тоннели костей, перескакивали по веткамсухожилий, забирались на стволы шейных позвонков и наконец штурмом взялиобмякший череп.

Каким-то доселе неизвестным мне внутренним зрением, —Холодным и расчетливым, как жена палача, — я увидела комнату, в которойспал журналист. Он по-прежнему валялся под козлами, рубаха его выбилась изджинсов и обнажила узкую полоску тела.

Узкая полоска тела и лунка пупка — вот все, что было нужномне сейчас.

Узкая полоска тела, узкая полоска пляжа с маленькой лункойпосередине. Лункой, вырытой специально для Моего Ножа. Он должен оказаться там,и тогда прямые лучи солнца зажгут алмаз на его рукояти…

…И мне откроется Тайна!.. мне откроется Тайна!..

…Куррат!..

Откуда он взялся?!

Кажется, никогда-не-спящий кот Идисюда зашипел и оцарапалмне запястье. Этого оказалось достаточно, чтобы я выронила нож, отшатнулась иупала на колени. Черт, что я делаю в комнате и что за помутнение на менянашло?!

Все еще плохо соображая, я тряхнула головой, а потомперевела взгляд на нож. Он лежал рядом со мной, безобидный, как мертвая змея.Неужели еще секунду назад я готова была вонзить его во впалый живот Сергуни? Итолько Идисюда, пристроившийся на руке спящего хозяина, помешал этому?..

Последующие пятнадцать минут я провела в сортире, орошаяунитаз потоками непереваренного ужина. Сергуня так долго заставлял меняповерить в то, что я убийца, — и я действительно чуть ею не стала.

Чертов нож. Долбаный, гребаный, факаный нож! Нож хужелюбого, самого подонистого мужика! Чуть не совратил меня, скотина!..

Вернувшись в комнату, я первым делом погладила отважногозаступника Идисюда и уселась на пол, сложив ноги по-турецки. Алмаз в рукояткебыл сама невинность, он и сам прекрасно знал это — и потому снова принялся менясоблазнять: всем своим неторопливым царственным блеском. И я — совершенно не ковремени — вспомнила рассуждения Анне Раамат, звезды эстонского любительскогопорно. Анне все свободное от кинематографических фрикций время посвящала отборуи классификации фаллических символов. Эти символы мерещились ей везде и всюду.Ножи тоже были отнесены к подобным символам. И занимали во всех ее таблицахпочетные верхние строки. Ножи были синонимом мужского коварства и вероломности,даже от безобидного пластмассового (для резки салатных листьев) можно былоожидать подвоха в любой момент.