Мидлштейны - Джеми Аттенберг

— Я всего лишь пришла попить.

— А я всего лишь читаю.

Полгода спустя, в ночь перед второй операцией, он снова сидел на кухне. И Эди снова пришла в надежде, что его тут не окажется, и он снова не дал ей поесть. Бенни поддерживал ее как мог, однако чувствовать себя надзирателем ему совсем не нравилось. Он уважал свою мать, ведь она его растила с любовью, а кроме того, была умной женщиной, хоть и вела себя ужасно глупо. Он уважал человечество в целом и думал, что у всех есть право на слабости. Поэтому никому не сказал, что караулил Эди на кухне, даже своей жене. Все осталось между сыном и матерью. Он тактично предложил ей любовь и защиту, она равнодушно, устало приняла их. Это их не сблизило, но и не оттолкнуло друг от друга.

Эмили с бабушкой Эди брели по школьному стадиону так медленно и неохотно, что пользы от этого упражнения, пожалуй, не было. Можно ли ходить с омерзением? Если да, то у них это получалось.

Эмили, сообразительная, красивая девочка с каштановыми, как у матери, волосами, двигалась осторожно — всего неделю назад она упала со второго этажа, на руке был гипс, на виске — шов. В прошлом году ее толстая, вспотевшая, хромая бабушка перенесла две операции. Родители говорили, что в любой момент может понадобиться и третья, более сложная и серьезная, — шунтирование.

— Вы посмотрите на себя! Раненые солдаты! — пошутил часом раньше отец; он стоял, прислонившись к своему «Лексусу», и смотрел, как они ковыляют в сторону школы.

— Ха! — фыркнула Эди и приобняла девочку, даже не взглянув на него.

— Вот именно, — поддакнула Эмили.

— Ну что поделать, если вы такие хорошенькие, — заорал он. — Бабушка и внучка! Два поколения!

— Вот дурак, — сказала Эди.

Они едва дотащились до беговой дорожки и теперь ползли по ней, одолевая необходимую милю, как приказала мама, которая твердо вознамерилась спасти Эди жизнь.

— Заметила, что твой папа лысеет? — спросила бабушка.

— Ужас, правда? — сказала Эмили.

Все началось ни с того ни с сего. Еще недавно отец, красивый мужчина с густыми волосами, выглядел моложе своих лет, был полон сил и любил ее мать. Эмили жила, не зная печали.

Внезапно все рухнуло: у бабушки обнаружили диабет и кучу осложнений, дед ушел, начал встречаться с какими-то тетками из Интернета (Эмили слышала, как об этом говорили родители), и ее мать взбесилась. Просто с катушек съехала. Такой Эмили не видела ее никогда, а ведь мамуля и так была маньячкой, она пеклась обо всем на свете: о своей прическе, о доме и мебели, ковровом покрытии, газоне, прическе Эмили, прическе Джоша, оценках в школе, бней-мицве, прическах всех остальных людей и так далее. Рашель все хотела довести до совершенства. Если бы она могла изменить цвет неба в тон своим глазам, она бы это сделала, только потому, что так лучше.

И тут, в самый разгар событий, Эмили неожиданно для себя заметила, что в ней клокочет ненависть — сокрушительное и очень приятное чувство. Ее бесило все: и братец Джош (туповатый слабак, а иногда — и вовсе размазня), и девчонки в школе (одни парни на уме, будто не о чем больше поговорить — например, о передачах по телику, фильмах, книгах, чокнутых бабушках с дедушками, о чем угодно), и домашние задания (тягомотные, скучные, унылые и еще пятьдесят синонимов, обозначающих полное занудство).

Что уж и говорить о матери. Сам факт ее существования Эмили ненавидела так сильно, что неделю назад, поздним вечером, эта злость вынесла ее из окна на крышу и подтолкнула дальше, к высоким колоннам, по одной из которых она попыталась съехать вниз, но рухнула на подъездную дорожку, приложилась головой об асфальт и сломала левую руку. Правда, удачно, так удачно, что доктор даже сказал: «Тебе повезло». Эмили рассмеялась, и ее родители — тоже, потому что, конечно, все понимали, что хорошего тут мало.

Ее даже не удивило, что отец начал лысеть. День за днем с его головы исчезали целые клочья, будто по ночам к Бенни подкрадывался злой тролль, выдергивал их и убегал в темноту. Вот и еще одно несчастье, настигшее тех, кого она любит. Новая строчка в «Списке отстоя» — настоящем списке из ее дневника. Она хранила его под замком в школьном ящике. Это было единственное место на свете, куда не доберутся мать или Галенька, женщина, которая убирала их дом уже столько, что в комнате Эмили чувствовала себя по-хозяйски. Пятилетнюю девочку это не заботило; тринадцатилетняя сильно возражала.

«Смертность» — вот какое понятие она для себя открыла. Об этом говорили на уроке в еврейской школе. Эмили слышала его и раньше, но тогда еще не осознавала. Жизнь в библейском мире была такой хрупкой! Люди каждую минуту в страхе ждали гибели, бедствия имели грандиозный размах, отовсюду грозили бури, потопы, эпидемии. Диабет (еще один пункт из списка отстоя) выглядел по-библейски. Облысение тоже. Никогда еще Эмили не чувствовала, как тяжел этот мир — тяжел, словно тело бабушки, шагающей рядом по дорожке стадиона, тяжел настолько, что ей казалось, будто он давит на шею и плечи. Вряд ли Джош испытывал что-то подобное. Эмили жалела своего наивного брата и завидовала его свободе. Если бы она знала, что до конца жизни будет относиться так (мягко говоря) противоречиво не только к Джошу, но и ко всем на свете, она бы прожила свое детство — деньки счастливого, беззаботного неведения — совсем по-другому. Ведь если ты узнал, как устроен мир, забыть не получится.

Эмили уже начала узнавать.

— В нашем роду лысых не было, — пропыхтела бабушка. — Просто смешно. У нас прекрасная наследственность.

Вдалеке, на бейсбольном поле, разминалась команда гостей. Тренер подавал высоко летящие мячи. Даже с такого расстояния парни казались высокими. Мысль о том, что она тоже станет старше, приятно пощекотала самолюбие Эмили. Ей не терпелось пойти в старшие классы. Там все наверняка будет лучше: уроки, люди, обстановка.

— Никто и не представляет, какие у нас гены, — продолжала бабушка. — В тебе много русской крови, а русские устроены так, чтобы выжить суровой зимой.

С другой стороны, думала Эмили, ей сейчас живется не так уж плохо, а взросление влечет за собой и новые трудности. Просто она стремится к большему. Разве нельзя стать чуточку лучше? И ей, и всем остальным?

— Твой прадедушка приехал сюда с Украины. Он одолел снег, и лед, и горы, только чтобы сесть на поезд до Германии. В том поезде он провел несколько недель. У него с собой были только черствые хлебные корки и сыр. А еще — картофелина. Каждый день он срезал кусочек и часами держал его во рту, стараясь высосать все витамины. Представляешь?

Эмили в это не слишком верила, но любила послушать, как течет и меняет интонации задумчивый бабушкин голос. Она говорила будто в пьяном дурмане, однако слова произносила красиво и четко.

— Как тебе такое, малыш? Хочешь картофельную шкурку на ужин? — Бабушка легонько ткнула ее в живот.

Эмили отпрянула, смеясь.

— Нет, спасибо.