Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

– Вопросы девять и десять. Расскажите о вашей жизни. На эти вопросы можете отвечать до конца занятия.

Мервин снова поднял руку.

– Что значит – рассказать о моей жизни? На это может уйти слишком много времени.

– Напиши что успеешь. Или лучше так: расскажи мне о себе то, что кажется тебе самым важным. То, что́, по твоему мнению, я обязательно должен о тебе знать, хорошо?

И снова его рука взлетела вверх.

– Мервин, пиши!..

– Но, профессор!.. – не сдавался он.

Я посмотрел на Мервина. Высокий. Худой. Подтянутый. Похоже, в отличной форме. Наверное, достаточно быстрый. Краем уха я слыхал, что в футбольной команде колледжа он играет корнербеком[23].

– Ты быстро бегаешь, Мервин?

– А при чем тут это?

– Ну скажи, за сколько ты пробегаешь сороковник?[24]

Мервин запрокинул голову и некоторое время задумчиво вращал глазами, словно пытаясь понять, что за подвох может скрываться в моем вопросе. Наконец он сказал:

– За четыре и четыре.

– Отлично, – кивнул я. – А теперь давай посмотрим, умеешь ли ты работать мозгами и пальцами так же быстро, как ногами.

Мервин улыбнулся, расслабился и принялся писать.

Я стоял в ду́ше и вдыхал горячий пар, когда на крыльце раздались тяжелые шаги Эймоса. Незадолго до этого я закончил чистить хлев, и от меня здорово воняло, поэтому выходить из душа я не торопился. Но снаружи донесся скрип пружин, потом – стук захлопнувшейся сетчатой двери, и голос Эймоса спросил:

– Дилан, ты готов?

– Готов? – переспросил я, выглянув из душевой кабинки.

– Слушай, Мело́к, когда ты наконец заклеишь окна тонированной пленкой? – Заметив, как я, обернувшись полотенцем, прошмыгнул из ванной в комнату, Эймос снова надел свои зеркальные очки. – Этот ультрафиолет меня просто убивает. А вот тебе не помешает чаще бывать на солнце, а то ты стал совсем белый. Не бойся, легкий загар тебе не повредит.

Мои дальние предки были шотландцами. В Америку они попали через Южную Каролину, некоторое время жили в Теннеси и наконец осели в Техасе. Казалось бы, жаркое техасское солнце должно было сделать их смуглокожими, но этого не произошло. Должно быть, до того, как отправиться за океан, мои предки слишком долго жили в шотландских горах, и их кожа осталась белой как снег. За всю жизнь я ни разу не загорел, зато обгорал регулярно.

Обезопасив глаза от вредоносного воздействия ультрафиолета, Эймос по-хозяйски полез в холодильник, но тот был пуст.

– Ты что, совсем ничего не жрешь? Этак тебя скоро ветром начнет носить!

– В буфете есть арахисовое масло, джем и банка тунца, – отозвался я из-за двери.

Эймос захлопал дверцами буфета, загремел тарелками и вилками, потом снова заорал во все горло:

– Эй, приятель, скоро ты там? Мне надоело ждать!

Я отозвался, натягивая футболку:

– Не знаю, зачем ты приперся, но что-то мне подсказывает – мне это не понравится. Когда в последний раз у тебя была такая серьезная морда, дело кончилось тем, что я попал в преподаватели колледжа, из которого мне не терпится сбежать. Что ты придумал на этот раз? И кстати, почему ты здесь?.. Разве ты не должен работать – патрулировать дороги, бороться с преступностью и наркотрафиком?

– Ах, Дилан… – Не отрывая взгляда от четырех ломтей хлеба, на которые он аккуратнейшим образом намазал арахисовое масло, Эймос покачал головой. Бутерброды с арахисовым маслом и джемом были для него не закуской, а событием. Нет – Событием! Он не готовил, он священнодействовал. Слишком много масла – и бутерброд будет трудно есть. Слишком много джема – и он выйдет слишком сладким. Слишком много и того и другого – и не будет чувствоваться вкус хлеба. Эймос, кстати, терпеть не мог пшеничный хлеб из цельносмолотого зерна. Он предпочитал белый – тот, который обычно насаживают на рыболовный крючок или кидают уткам.

Судя по тому, как артистично Эймос обращался с ножом, он был в прекрасном расположении духа, но что привело его в столь радужное настроение, я не знал. Когда мы оба были моложе, Эймос слыл настоящим озорником, но после того, как его взяли на работу в офис шерифа, стал куда серьезнее (профессиональное заболевание, как пить дать!). С другой стороны, я понимал: стоит только показать преступникам, что ты – нормальный человек с нормальными человеческими чувствами, и они постараются застать тебя врасплох, чтобы бросить в придорожном кювете с серьезной огнестрельной раной.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что Эймос постоянно ходил хмурым и насупленным, сурово сжимая челюсти каждый раз, когда ему рассказывали смешной анекдот. Но именно такого Эймоса – веселого, озорного – я знал с детства. И именно такого Эймоса мне необходимо было видеть сейчас, хотя по прошлому опыту я знал: когда у моего друга в глазах прыгают чертики – жди неприятностей. Впрочем, это было до того, как он получил значок.

– Эймос, – начал я, – скажи, когда в последний раз мы с тобой попадали в беду?

– Сегодня вечером, – беспечно отозвался он, вальсируя по кухне с бутербродом в руке (второй был у него во рту). Только сейчас я обратил внимание, что Эймос одет в обрезанные до колен джинсы с прицепленным к поясу пейджером, выгоревшую и порванную бейсболку с логотипом тракторной фирмы «Джон Дир» и рваную футболку с надписью «Охраняется Кимбером»[25].

Все это могло означать только одно.

Мы поплывем по реке.

Когда Эймосу было двенадцать, а мне – одиннадцать, мы построили плот. Это желание возникло у нас под влиянием прочитанного месяцем раньше «Робинзона Крузо», после которого мы перешли к «Приключениям Гекльберри Финна». На постройку плота у нас ушел почти месяц. Мы, впрочем, поступили умнее, чем Робинзон, выбрав для плота несколько молодых кедров[26], росших непосредственно у берега, так что, когда мы их срубили, они упали прямо в воду. Мы с Эймосом никак не могли взять в толк, почему старина Роб взялся рубить гигантское дерево так далеко от воды, не подумав предварительно о том, как он доставит готовую лодку к океану. Нам эта мысль пришла в голову, когда Робинзон только начал выдалбливать ее из древесного ствола.