Военные мемуары. Единство. 1942-1944 - Шарль де Голль

Генерал Жиро по-прежнему стоял на своем. Однако, видя, что он действует так скорее из упрямства, нежели по убеждению, я понадеялся, что в один прекрасный день сам ход событий заставит его переменить мнение. А пока что вопросы национальных интересов требовали согласованных решений. Речь шла о военных действиях, о финансах, о связи и обмене, о валюте, о судьбе Туниса, судьбе Индокитая, о присоединении Антильских островов, Гвианы, о флоте в Александрии. И мы решили установить между собою связь. Я сказал генералу Жиро, что намерен послать в Северную Африку миссию под началом генерала Катру, на что он немедленно согласился. После этого я пригласил к завтраку Жиро и его спутников. Катру, д’Аржанлье, Палевский, Буаламбер, так же как и Линарес, Бофр[43], Понятовски[44], успевшие получить информацию со стороны, узнали без удивления, но не без горечи, что соглашение не состоялось. Завтрак прошел невесело.

Вслед за тем ко мне с визитом явился Роберт Мэрфи. Он считал или делал вид, что считает, будто все будет улажено в соответствии с проектом, автором которого являлся он сам. Когда же я указал ему на свои сомнения и спросил, какова будет, на его взгляд, реакция общественного мнения Марокко и Алжира, когда станет известно, что соглашение в Анфе не состоялось, он мне ответил, что многие будут удовлетворены и вздохнут с облегчением. «В Северной Африке, — добавил он, — на каждые сто человек приходится не больше десяти „голлистов“». Он сообщил мне, что президент Рузвельт и Черчилль только что заключили с генералом Жиро соглашение относительно поставок вооружения и продовольствия для Северной Африки, что я и одобрил безоговорочно, но, с другой стороны, это была форма признания главнокомандующего гражданского и военного, что до сих пор ни разу не было сформулировано в Соединенных Штатах и одобрено Великобританией.

«В интересах французского народа, — уточнялось в соглашении, — и чтобы оградить прошлое, настоящее и будущее Франции, президент Соединенных Штатов и английский премьер-министр признают за французским главнокомандующим, чей штаб находится в Алжире, право и обязанность действовать в качестве представителя французских интересов, военных, экономических и финансовых, связанных ныне или в будущем с освободительным движением, начавшимся в Северной Африке и Французской Западной Африке. Они обязуются помогать ему в выполнении его задачи всеми имеющимися в их распоряжении средствами». Таким образом, Америка и Англия, выступая в качестве вершителей судеб французского народа, договаривались с одним только Жиро, который под предлогом, что он-де не занимается политикой, соглашался признать их власть. Я знал, что накануне Черчилль, беседуя с Жиро, собственноручно написал на уголке стола, что фунт стерлингов в Северной Африке будет стоить 250 французских франков. По соглашению, которое мы заключили в Лондоне, фунт стоил только 176 франков. Я узнал также, что президент Рузвельт пригласил на обед султана Марокко и говорил с ним не совсем так, как полагалось бы говорить, учитывая французский протекторат, а Жиро этому не перечил. Вечером Гарольд Макмиллан заставил меня выслушать тираду на тему о беспокойстве по поводу будущего Сражающейся Франции. Наконец, генерал Уилбер объявил, что конференция закончится в течение суток, и вручил мне послание, которое просили передать французские офицеры, находящиеся на службе в Касабланке. Я поручил ему довести до сведения его руководителей, насколько я удивлен тем обстоятельством, что в разгар боев за Северную Африку, в которых французская армия, включая также французские свободные силы, принимала самое активное участие, никто из союзных военных властей, прибывших на конференцию в Анфу, не счел необходимым хоть словом обмолвиться со мной ни о своих планах, ни о ходе операций.

На следующий день рано утром Макмиллан и Мэрфи вручили мне сообщение, составленное ночью Рузвельтом и Черчиллем, и передали их просьбу генералам де Голлю и Жиро опубликовать его совместно от своего имени. Жиро уже принял их предложение. Согласно англо-американскому тексту, который таким образом становился текстом французским, оба генерала объявляли, что они согласны «с принципами Объединенных Наций», и доводили до всеобщего сведения свое намерение сформировать совместно Комитет для управления французскими заморскими владениями во время войны. Без сомнения, формула была туманной и не могла обязать нас к слишком многому. Но она имела три порока: она исходила от союзников, она давала понять, что я отказываюсь от всего, что выходит за рамки управления заморскими владениями, и, наконец, она заставляла считать, что согласие достигнуто, между тем как оно достигнуто не было. Опросив своих четырех коллег — причем все они единодушно высказывались против, — я ответил посланцам, что создание национальной власти Франции никогда не будет результатом иностранного вмешательства, каким бы дружественным оно ни было и от кого бы ни исходило. Тем не менее я согласился вновь встретиться с президентом и премьер-министром перед закрытием конференции, намеченным на послеобеденное время.

Наша беседа с Черчиллем велась в крайне резких тонах. Пожалуй, за всю войну у нас не было такой тягостной встречи. Во время бурной сцены премьер-министр осыпал меня горькими упреками, но для меня было ясно, что они лишь ширма, прикрывающая его собственное замешательство. Он заявил мне, что по возвращении в Лондон публично обвинит меня в срыве соглашения, подымет против меня общественное мнение Англии, а также будет взывать к общественному мнению Франции. Я ограничился замечанием, что испытываю лично к нему самые дружеские чувства и, высоко ценя союз с Англией, могу только сожалеть о его теперешней позиции. Желая любой ценой пойти навстречу Америке, он поддерживает неприемлемое для Франции дело, которое к тому же чревато тревогами для всей Европы и не отвечает интересам самой Англии.

Затем я отправился к Рузвельту. Здесь мне был оказан более искусный прием, другими словами, меня встретили дружественно, но с явно выраженной скорбью. Президент сказал мне, что он испытывает сожаление, видя, что согласие между французами не достигнуто и что ему не удалось заставить меня принять даже текст коммюнике. «В делах человеческих, — сказал он, — публике нужно преподносить драматические ситуации. Весть о вашей встрече с генералом Жиро на конференции, на которой присутствую я, а также и Черчилль, если бы эта весть к тому же сопровождалась совместной декларацией французских руководителей, даже если речь шла бы лишь о чисто теоретическом согласии, — произвела бы желаемый драматический эффект». — «Будьте спокойны, — возразил я, — коммюнике появится, хотя оно будет не Вашим».