Клятва на мече - Николай Буянов

– Баран?

– Да ну. Дядя Сандро.

– Что ему сделается, старому кобелю. В восемьдесят пять ни одной юбки не пропускает.

Колесниковы чуть опоздали – они позвонили в дверь, когда Януш Гжельский, друг Георгия по многим экспедициям, с сожалением прекратив поглаживать бедро соседки по столу, супруги проректора по науке, потянулся к бокалу для произнесения тоста. Гоги сделал знак гостям продолжать, а сам пошел открывать дверь.

Алла была сногсшибательна. Сиреневый брючный костюм из струящегося креп-сатина ласково облегал ее высокую грудь и упругие бедра. Чуть тронутые темной помадой губы улыбались дерзко и вызывающе. Гоги на секунду остолбенел (ох, а взгляд! – его и ее глаза встретились, будто отточенные клинки), затем подавил рвущийся наружу стон кавказского темперамента и галантно припал к ручке.

– Гоги! – прокричали из гостиной. – Не томи, коньяк стынет!

Он лишь досадливо отмахнулся.

– С днем рождения, – еле слышно произнесла она, протягивая розу на длинном влажном стебле. – Это еще не все… Но – потом.

– Обещаешь? – улыбнулся он пересохшими губами.

– Обещаю.

– Ты великолепна. Как эта роза… Нет, ты красивее! О, здравствуй, Игорь.

Смущенный Игорь Иванович вынырнул из-за спины супруги, пожал руку другу дома и вручил ему пухлую папку.

– Расти большой.

Гоги опешил:

– Это что… наш манускрипт?

– Самая полная версия. Почти дословный перевод.

– Царский подарок. Гм, здесь ведь можно накопать на диссертацию, а?

– Копай, – махнул рукой Колесников. – Дарю.

– А сам что же?

– Да ленив я, господи.

Гоги широким шагом прошел к столу и поднял над головой подарок.

– Януш…

Поляк оторвался от запотевшего бокала.

– Холера ясна… Неужели?

– Да. Перевод нашей находки.

Несколько секунд за столом стояла тишина. Затем все разом, как по команде, возбужденно заговорили. Кто-то даже вскочил, чтобы обнять пунцового от смущения Колесникова и похлопать по плечу.

– Все-таки ты, Игорек, мозга, – вальяжно проговорил проректор Гранин. – Мозга, не отказывайся. Жалко, глуп – по-житейски, я имею в виду. Ты на нашем курсе каждому мог сто очков вперед дать. Аллочка, вы прекрасны! Знаете, я ведь лично списывал у вашего супруга контрольные… И однажды меня за этим занятием вульгарно застукали!

Он расхохотался, а Игорь Иванович скосил глаза и поймал взгляд Аллочки. Взгляд ясно говорил: «Не просто глуп, а клинически глуп. Гранин списывал у него контрольные! Ему можно об этом снисходительно вспоминать: он проректор! Служебная машина с личным шофером, двухэтажная дача за городом, оклад… А ты – просто неудачник. И раз талантливый, значит, неудачник вдвойне».

«Ну и пусть», – подумал он. (Звякали вилки о тарелки, застольный многоголосый разговор тек неторопливо, прерываемый тостами за здоровье.)

– Вы действительно удивительный человек, Игорь Иванович, – проговорил сосед по столу (Колесников напрягся, вспоминая: ах да, Гогин папа, Бади Сергович).

– Почему же? – равнодушно спросил он, ковыряя вилкой салат из крабовых палочек.

– Потому что сын мой, оболтус, прав: материала, собранного вами, вполне хватит на диссертацию… Вы ведь, кажется, так и не защитились в свое время?

– Так вы в курсе?

– Да ну. – Он смутился. – Что я, старый пень, в этом смыслю?

Старик посмотрел на сына и вздохнул:

– Все ему не сидится на месте. Бредит Тибетом… Знаете, я боюсь его отпускать.

Игорь Иванович улыбнулся, представив себе, как суровый папаша каменно стоит в дверях, а Гоги неуклюже пытается улизнуть в узкое пространство между косяком и телом родителя.

– Мы для вас навсегда останемся детьми, верно?

– В-верно, – неожиданно поддержал его Януш заплетающимся языком. – Холера ясна, за родителей!

– Ура! – грянули за столом. – За родителей!

Магнитофон заиграл из двух колонок, хитро спрятанных по углам гостиной. Вкус у юбиляра был что надо: никакого рока, металла, харда, но и никакого надоевшего старья, чтобы гости не чувствовали себя доисторическими ископаемыми. Теплые мелодии-стилизации, целомудренно и небесталанно переложенные на электронику.

– За моего друга Игоря! – провозгласил Гоги. – За прекрасного ученого, до которого, если разобраться, нам всем еще расти и расти!

– Да бросьте вы, – со смехом махнул тот рукой. – Можно подумать, что день рождения у меня. К чему такие почести?

– Э, нет, – встрял проректор по науке. (Богатырь поляк уже уволок его раскрасневшуюся супругу на кухню, подальше от заинтересованных глаз, но ученый муж, кажется, этого не заметил.) – Нет, Игорек. Ты, может, и не юбиляр, но уж точно – один из виновников сегодняшнего торжества. Подвиг в науке… Это, знаешь ли, величайший подвиг! Гоги меня поймет – как потомственный археолог…

– Урраааа! – закричали гости, частью сидевшие за столом, частью рассосавшиеся по свободным пространствам и подергивающиеся в такт музыке. И, поглядев на Георгия, танцующего с Аллой (будто и не было стольких лет: всплыл как наяву студенческий вечер, королева бала в бирюзовом атласе среди романтических свечей времен князя Андрея… Нет, это уже фантазии. На самом деле – современность, всполохи разноцветных прожекторов, как перед концом света, дергающиеся худосочные фигуры в майках и с длинными волосами – не сразу разберешь, какого пола твой сосед…), Игорь равнодушно подумал, что пройдет энное количество времени, материал для диссертации превратится в диссертацию, и тот же проректор Гранин посреди банкетного зала будет слезливо-пьяно целовать Георгия Начкебию, норовя попасть в губы: «Подвиг в науке… Ик… Это самый величайший подвиг! За тебя, Гоги!» А его, Игоря, и не пригласят. Скажут, Колобок застолья всегда терпеть не мог.

– А почему вы опасаетесь за Георгия? – переключился он.

– А?

– Я спрашиваю: почему вы боитесь за Гоги? Это как-то связано с тибетской экспедицией?

Бади Сергович помолчал, размышляя.

– Гоги встретил там какого-то старика, из местных… Я мало что сумел понять, Гоги очень взволнованно говорил, перескакивал с пятого на десятое.

– Так, может, расспросить его сейчас?

– Не нужно. У него сегодня праздник. Пусть веселится! Вах, поглядите только, как он танцует… Правда, я никогда не понимал современных танцев.

– Ну а все-таки, – попробовал вернуться Колесников к интересовавшей его теме. – Что это был за старик? И почему Георгия нельзя о нем спрашивать?