Аз есмь царь. История самозванства в России - Клаудио Ингерфлом

Почему это письмо важно для истории самозванчества? Помимо утверждения принципа передачи власти по отцовской линии, оно называло принадлежность к мужскому полу условием получения трона. Таким образом, предполагалось существование двух тел монарха: одного личного (физического), другого – политического (мистического). Чтобы личное тело соединилось с политическим, его обладателем должен был быть мужчина. В предыдущих главах уже упоминалось бытовавшее на Западе и исследованное Эрнстом Канторовичем поверье о двух телах короля, которое побуждало оценивать действия монарха не только как выражение божественной воли, но равно и как политику конкретного лица, занимающего в данный момент престол. Вследствие этого, если люди считали правящего монарха «плохим», они могли сосредоточить свое внимание на его политической деятельности и соответствии его поступков интересам различных слоев населения, не задаваясь вопросом, настоящий он король или подложный. В рамках этой логики о легитимности каждого монарха, а позднее и монархической власти, можно было судить по четким и имманентным критериям, к числу которых относились в первую очередь интересы общественных групп. Итогом явилась секуляризация легитимности власти. Физическая подлинность монарха, установление факта об избранности или неизбранности его тела Святым Духом, в расчет не принималась. В результате политические отношения стали рассматриваться как обособленное от религии пространство, которое в конце концов сформировалось на основе принципа народного суверенитета не как следствие простой эволюции, но как итог революционного цикла развития XVII–XVIII веков.

Однако раздвоение тела царя в России имело специфический смысл, отличный от теории двух тел короля на Западе. Принадлежность к мужскому полу была лишь условием допуска к числу тех, кого может выбрать Бог. Стоило Богу избрать человека, как этот разрыв устранялся, и, отмеченный Божественной благодатью, человек переставал подлежать людскому суду, в том числе и суду Церкви. Тогда он становился царем. Критерии его легитимности лежали в области божественного выбора, а не в области отношений царя с подданными. Впрочем, эта модель имела свои изъяны, которые представители народных кругов, особенно старообрядцы, будут всячески акцентировать в своих речах и во время коллективных акций. Превращение принадлежности к мужскому полу в столь важный критерий получения Божьей милости, а следовательно, и трона в условиях размывания и дробления харизмы значило, по существу, ослабление легитимности царя, подчиние ее человеческому фактору. Петр I был не единственным мужчиной в России. Настоящим Избранным, подлинным народным заступником, мог оказаться совсем другой мужчина, свергнутый злейшими врагами народа – боярами. А значит, настоящий царь, возможно, скрывается среди народа. Что же касается человека, занявшего престол и называющего себя Петром, но правящего вопреки традициям, беспрестанно богохульствуя и все больше закрепощая крестьян, то разве он не мог оказаться лжецарем, которым подменили Избранного, настоящего Петра Алексеевича? Ослаблять легитимность монарха в России значило сомневаться в его подлинности, и наоборот. Неудивительно, что вскоре отбоя не было от тех представителей мужского пола, кто считал себя вправе притязать на другое тело царя, то есть царское достоинство, и претендовал на отмеченность Богом. Идеальный способ пополнить ряды самозванцев.

Вместе с маскулинностью письмо имплицитно утверждало важность отцовской функции, что в случае царя подразумевало обязательство произвести на свет наследника. Так же, как и критерий подлинности царя, отцовская функция стала при Петре одной из (если не главной!) составляющих монархической власти. Впоследствии Петр сделал фаллос знаком своего могущества и представил свою отцовскую функцию в биологическом (по отношению к сыну) и символическом (по отношению к России) смыслах воплощением своей имперской и божественной судьбы. Однако Петр, невзирая на проводимую им политику собственной сакрализации, допустил появление двойственности своего тела. Детородная функция Петра являлась объективной, верифицируемой связью его физического тела и короны: ему необходимо было обзавестись наследником. Его физическое тело становилось в буквальном смысле ориентиром, позволяющим судить о легитимности тела, носящего корону. Так стоит ли удивляться, что сразу же после смерти Петра его подданные во всех уголках Российской империи начали сомневаться в подлинности царя, не оставившего природного наследника? Традиция ложных царевичей, непризнанное убийство сына и отцовство, возведенное в роль составного компонента монархической власти, стали питательной средой для появления бесчисленного количества сыновей Петра.

«Всешутейший и всепьянейший собор». Не успели Нарышкины совершить переворот, отстранив от власти Софью, как Петр освободился от их опеки, поспешив поставить себя вне кланов и фракций, которые привели его к власти. Он был первым из русских монархов, кто в мирное время выезжал за пределы империи, иногда надолго, что стало причиной упорных слухов: он-де не русский, а швед, немец и т. п. Ему оставалось только внушить окружающим мысль, что он может преодолеть какие бы то ни было пределы, становясь выше любого из людей. В конце 1691 года, девятнадцати лет от роду, он принял решение, которое окажется в этом смысле решающим: учредил Всешутейший и всепьянейший собор, именовавшийся также «сумасброднейшим, глупейшим и пьянейшим собранием». Собор просуществовал вплоть до смерти императора (1725). Среди прочих функций он служил пародией на соборы Православной церкви, являя контраст их пафосной атмосфере. Петр написал устав собора, составил список членов. Их обязательное присутствие на всех церемониях собора приравнивалось к службе дворянства царю. Освободить от участия в них могло только личное разрешение монарха. Появление на этих сборищах было необходимым доказательством верности царю и готовности стать послушным материалом в его руках. И напротив, отсутствие на них без санкции Петра влекло наказание. Дело порой доходило до трагедий: так, боярыня Олсуфьева, будучи на сносях и не вымолив разрешения пропустить очередную оргию, разродилась после нее мертвым ребенком. Говорят, что на следующий день, велев заспиртовать мертвое тельце, она прислала его ко двору.

Стоявшие во главе собора мужчины и женщины носили звания царей, цезарей, князей, пап, патриархов, митрополитов, игумений, дьяконов, епископов, пономарей, попов и других церковников и нередко были облачены в соответствующие их статусу одеяния. Некоторые из них играли первые роли и в управлении страной, как, например, Федор Ромодановский, наставник и личный секретарь царя Никита Зотов, министр иностранных дел и первый в России генерал-фельдмаршал Федор Головин, первый канцлер Российской империи Гавриил Головкин, адмирал Иван Головин. В деятельности собора участвовали почти все придворные, высокопоставленные чиновники и российские дипломаты, остававшиеся в Москве. Между его членами устраивались шутовские, но в то же время вполне реальные свадьбы, попойки во славу Бахуса, продолжавшиеся несколько дней, шутовское рукоположение в духовный сан – в общем, целый ряд актов, воспринимавшихся традиционными кругами как святотатство. Поначалу собрания проводились в Преображенской резиденции, но впоследствии сценой для этих представлений становились петербургские дворцы, да и просто улицы города. Иногда деятельность собора была скрыта от посторонних глаз. Однако благодаря поведению царя и его двора, а также шутовским обрядам, которые из помещений выплескивались на улицу, влияние шутовского собора значительно шире близкого круга Петра. Следствием такой вездесущности собора стало учреждение своего рода параллельного царства, которое было шутовским лишь внешне. Эрнест Зицер нашел ему удачную формулировку, назвав его царством преображения. Его пародийная форма освободила Петра от необходимости идти на компромиссы, так он мог доводить свою волю до сведения подданных и легче достигать поставленных целей.