В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

Голая Серафима прыгнула с ногами на диван, поджала колени и закрылась локтями.

– Мы́шка, Амалечка, мы́шка! Дай что-нибудь!

Малка медленно, как бы нехотя пошла к комоду и стала открывать ящик за ящиком и услышала, как Серафима подвывает и уже стучит зубками.

– Ну же, Амальюшка!

Малка вытащила большую простынь, развернула и накинула на Серафиму, стала вытаскивать из её головы гребень и заколки, подхватила и распустила светлые пышные волосы.

– Сиди так, сейчас я принесу всё.

Серафима закуталась, она уже вовсю дрожала, и тогда Малка накрыла её шотландским пледом.

– Грейся, грейся, волчий хвост!

– «Мёрзни», волчий хвост! – Серафима дрожала, заикаясь, смеялась, куталась и сверкала весёлыми глазками. – Мёрзни, волчий хвост!

– Вот и мёрзни!

Малке передалось настроение Серафимы, но она сдерживала себя, потому что Серафима ещё ничего не рассказала, начиная с того, куда и во сколько они пойдут. Или поедут.

Она спустилась в кухню, подняла большой тяжёлый хозяйский, постоянно кипевший самовар, потом кувшин и несколько тазов побольше и поменьше, холодную воду и, когда всё было на месте, разделась до нижней рубашки, закатала рукава и подоткнула подол. На табурет поставила таз, налила кипятку, бросила сухой ромашки, в другом тазу навела воду и поставила рядом ещё один табурет.

– Садись.

Серафима сбросила плед, уселась на стул, спустила на талию простынь и подставила Малке затылок.

Через двадцать минут Серафима подняла голову, передохнула, и Малка стала сушить и расчесывать её мокрые волосы.

Пока Малка помогала Серафиме мыть голову, та, отплёвываясь и захлёбываясь, рассказала, что выписался из пятнадцатой палаты штабс-ротмистр, что в своё время он выпустился из Симбирского кадетского корпуса и знает местное общество. А симбирское общество именно сегодня, 18 февраля, в последний раз собирается играть в лото, потому что завтра в лото будет запрещено играть в общественных местах, по военным временам. По этому поводу будет и игра, и благотворительный буфет с киосками в пользу раненых. А сначала концерт и даже танцы. Штабс-ротмистр был без ума от Серафимы и пригласил её и сказал, что обязательно будут его друзья из тех, которые сейчас находятся в Симбирске, и тогда Серафима подумала про Амалию.

– А что я буду делать там, я не знаю эту игру и не умею в неё играть?

Вопрос Амалии поразил Серафиму, она медленно повернула голову и смотрела на Малку снизу вверх.

– Не умеешь? Как не умеешь?

– Не умею, у нас такой игры не было.

Это было неожиданно.

– Ну, как же? А барабанные палочки, стульчики…

Малка уже расчесала волосы от корней и теперь сушила кончики и расчёсывала щёткой.

– Нет… я… стульчик, это, на котором ты сидишь…

– А разве?..

– Нет, дорогая моя Серафима, я такой игры не умею…

Серафима потупилась и вдруг повернулась.

– А… – Она глянула на Амалию и снова потупилась.

– А может, я не пойду? – спросила Малка.

– А-а-а! – протянула, будто о чём-то догадалась, Серафима. – Так ты, наверное, стесняешься… может, тебе не в чем? – Серафима как ребенок резко развернулась и снова уставилась на Малку. – Амалечка, ты только скажи, я тебе… всё будет в порядке. Ты только скажи!

– Что сказать, Серафима, мне есть в чём, только я не умею в эту игру…

У Серафимы засветилась надежда и заиграли чертики в глазах.

– Есть? Ты правду говоришь?

– Правду! Хочешь посмотреть?

– Конечно! Очень хочу!

– Ну, тогда садись на диван и сохни, а я сейчас, – сказала Малка, – у меня там. – И она махнула рукой в сторону своей комнаты.

Дом, в котором они жили, был большой, настоящий, господский. Серафима выбирала его сама и вспоминала дом в Твери, в котором прожила много лет с детства, когда её привезли из деревни, после кончины от тифа матушки и батюшки. Дядя Павел отвёл ей комнатку на женской половине во флигеле рядом с комнатой своей дочери Леночки, но уже через несколько дней Серафима и Леночка, старше её на год, жили в одной комнате и спали в одной постели.

Серафима встала и подошла к комоду выбрать бельё. Амалия долго не шла, у Серафимы уже кончалось терпение, и она стала вытаскивать из ящика комода на диван вещи, которые она точно не наденет, и случайно повернулась.

В нескольких шагах у неё за спиной стояла Амалия.

Серафима ахнула и шагнула назад, упёрлась голою спиной в комод, и её кожу обожгли холодные медные ручки на ящиках, в руках она держала то ли сорочку, то ли ночную рубашку, она забыла что, когда увидела Амалию.

А та не знала, что ей делать.

На Амалии было тёмно-коричневое самого простого покроя платье с узкими длинным рукавами, отложным воротником, а по нему розовым, почти белым накладным воротничком с тонким кружевом по краю. Этот воротничок делал всё дело – он был нежный на фоне шоколадного оттенка прекрасного качества сукна и выглядел как интимный вздох; рядом с ним оттенок платья становился глубоким и переливался муаром. Из-за длины платья Серафима не видела, в каких Амалия чулках, но носки туфелек выглядывали из-под края, и казалось, что они радуются – как они тут на месте. Волосы Амалия распустила по плечам.

Серафима ухватила это всё в одну секунду и повернулась к комоду, открыла верхний ящик, достала прозрачную розовую тальму и накинула на голову Амалии, потом порылась в шкатулке и прицепила на грудь Амалии «bijoux», эмалевую розовую рыбку, кокетливо вильнувшую хвостом, подарок Леночки, Елены Павловны. Перед тем как расстаться, они обменялись одинаковыми рыбками, только рыбка Серафимы была белой эмали, а Ленина розовой.

Амалия была поразительно красива. Серафима выдохнула:

– Руфь! – и повернула Амалию к зеркалу.

Зеркало отразило интересное. Две девушки стояли рядом: одна смуглая брюнетка в темном шоколадном платье и розовой, ниспадающей с волос закинутой на плечи накидке, другая голая. И тут Малка вздрогнула, ей показалось, что Серафиме сейчас должно быть очень холодно, она сняла с себя тальму и накинула её на прозрачные плечи Серафимы.

– Откуда это?.. – тихо глядя на отражение Малки в зеркале, спросила Серафима.

– Из чемодана…

* * *

Идти было недалеко, на Покровскую, в дом Кузнецова. Дом был большой, с четырьмя колоннами, освещённый изнутри электричеством. Сани с гостями подъезжали и пустые уезжали, уступая дорогу следующим.

Подъехали два авто.

Амалия и Серафима шли по противоположному тротуару и жались от ветра под стены домов и заборы. К ним выскочил штабс-ротмистр Туранов, которого Серафима представила как Игоря Васильевича. Туранов щёлкнул каблуками коротких глянцевых гусарских сапог, звякнули шпоры, он подставил обеим дамам локти, и они все вместе стали перебегать к крыльцу дома Кузнецова. На груди Туранова красовался Георгий IV степени и полковой значок Александрийских чёрных гусар с адамовой головой.