В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

«Какая страшная!» – подумала Малка про голову, но штабс-ротмистр так крепко прижал её руку своим локтем, что она успокоилась и уже не боялась.

Когда они сняли шубки и по парадной лестнице гусар проводил дам в большой двухсветный зал, они были представлены даме-распорядительнице, та в своём воображении совершенно точно увидела двух пастушек, одну чёрненькую, другую беленькую, обеих в розовых накидках, она всплеснула руками и сказала:

– Игорь, вы волшебник, нам как раз не хватало двух киоскёрш!

В огромном зале за расставленными столами сидели гости, и слышался стук деревянных бочонков, которые перемешивали в холщовых мешочках, и выкрики то из-за одного, то из-за другого стола: «Валенки!», «Девятнадцать!», «Утята!», «Полста!», «Барабанные палочки!», «Стульчики!», «Перчатки!», «Опять двадцать пять!». У Малки кружилась голова, она никогда не была в таком большом доме, и чтобы было так много света и нарядных людей, только на вокзалах, но на вокзалах не было так весело.

– Ну же, Игорь Васильч! – торопила дама-распорядительница. – Отдавайте мне ваших прелестниц, мне их ещё надо приставить к делу!

– Принужден вас оставить, – поклонился Серафиме и Амалии Туранов.

Игорь Васильич был блестящий, черноусый, кудрявый, с широкой улыбкой на добрейшем лице, про такого никогда нельзя было бы подумать, что он может лежать на поле боя раненый и беспомощный. Игорь Васильич подкрутил ус, заложил левую руку за спину, согнулся в полупоклоне, сначала перед Амалией, и та сделала ему книксен, и сама удивилась, откуда она это умеет, а потом дал чуть более низкий полупоклон Серафиме, и Амалия увидела румянец смущения на её щеках, и потупленные в пол голубые глазки, а Игорь Васильич тихо так, с губы на ушко пропел:

«Ах, какой чудесный нахал!» – подумала про него Малка, нет, это так подумала Амалия, а Малка очень смущалась, понимая, что в этом обществе она чужая, и может в нём находиться только до тех пор, пока её знают как Амалию, и услышала шепот Серафимы:

– Амалечка, нас зовут в дамскую комнату.

Екатерина Максимилиановна Перси-Френч, имея на рукаве повязку дамы-распорядительницы, звала девушек за собой. Малке очень хотелось остановиться и дышать-дышать этим воздухом, полным света, тепла и сытости, воздухом радостных людей. Ей хотелось, чтобы сейчас рядом с ней вдруг бы образовались, главное неожиданно, Барановский-старший, старший сын Барановского-старшего – её сопливый женишок, а самое главное, чтобы Барановский-младший и чтобы непременно Ривка, стерва и завистница.

Мамочка бы порадовалась, и папочка тоже.

И Барух. Барух бы порадовался за Малку, а Борис за Амалию. А Ривка сдохла бы…

«А-ах!» – ахнула Амалия.

Она дышала запахом духов, одеколонов и пудры, запахом свежих тел, и одновременно очень глубоко, почти неосознанно в её памяти сидел запах пота и пыли на далёкой дороге в Лиду. Она мысленно зажала нос, отмахнула этот запах, размахала руками, как крыльями, и уже с лидской дороги её тянула Серафима. И Амалия снова оказалась перед дамой-распорядительницей.

– Серафима, представьте нам вашу прекрасную товарку, – сказала Екатерина Максимилиановна.

«А кто Серафиму представил, она же тут никого не знает! – на секунду поразилась Малка и краем глаза увидела стоявшего недалеко, крутившего ус Игоря Васильича. – Ага, теперь понятно кто!»

– Амалия Барановская, – сказала Серафима.

– Уж не родственница ли нашего гарнизонного начальника генерала Барановского будете?

Вопрос был неожиданный, но память подбросила слова местного рабочего Антона Ивановича про того самого генерала Барановского, и Амалия, потупив глаза, кивнула.

– А что сам генерал? Как он?

– Я не могу это знать… – Малке стало страшно, те Барановские, которых она знала, были совсем не тот Барановский, о котором шла речь. Сейчас её раскроют, что она никакая не Барановская, и тогда ей будет жутко стыдно перед Серафимой. Но Екатерина Максимилиановна, дама-распорядительница, сказала:

– Ну, конечно, милочка… какая идёт война, недолго потеряться… а вы откуда к нам пожаловали?

– Из Варшавы… – ответила Малка.

– Она приехала с транспортом раненых, – помогла Серафима, она, судя по испуганным глазам, тоже поняла, что обе оказались на грани большой неловкости, спасителем мог быть только Игорь Васильевич, и слава богу, что он находился неподалёку и на виду.

– Ну что ж, у вас очень приятный акцент, если из Варшавы! Идите сюда, мои красавицы, сейчас мы из вас сделаем прекрасных киоскёрш.

Екатерина Максимилиановна повернулась, трен её большого платья на большом теле вильнул хвостом, и Серафиме, и Амалии было впору подпрыгнуть, чтобы не наступить.

Приготовления в дамской комнате оказались простые: обеим надели на шеи по атласному с кружевами мешочку-кошельку для денег на длинной ленте.

– Набирайте, девочки, в ваши корзины всё подряд и не смущайтесь, если за это будут давать большие деньги, всё пойдёт в помощь раненым.

Когда они с полными корзинками вышли в залу, было уже так много гостей, что те, которые стояли, заслоняли тех, которые сидели за столами, но всё равно по залу то и дело раздавалось то про «барабанные палочки», то про «опять двадцать пять».

Через секунду Малка потеряла из виду Серафиму, её закружили гости, они выхватывали из корзинки кто что: кто портсигар, кто кисет, кто бонбоньерку, связку красиво расшитых носовых платков, гребни костяные и палисандровые, какие-то штуковины, про которые Малка не могла знать, для чего они. Совали деньги. Корзинка быстро опустела, а кошелёк наполнился, и Малка вернулась в дамскую. Там она встретилась с Серафимой, они только глянули друг на друга, промокнули пот на висках и снова выскользнули в залу. Им вслед Екатерина Максимилиановна крикнула, что вот-вот установят по киоску, и им не надо будет бегать. Малка ничего не поняла, она только поняла, что она так бы бегала и бегала. Она ловила на себе восхищённые взгляды, что мужчин, что женщин. Ещё она заметила, что рядом с ней часто мелькает человек с треногой, на которой был установлен ка кой-то ящик, она такие видела, это был фотографический аппарат. Человек останавливался, махал гостям рукою, чтобы те встали группами, и сверкал на них так ярко, что это было похоже на молнию. Потом он исчезал, потом снова появлялся, потом Малка о нём забыла, но он выскочил как чёрт из табакерки, поставил её под стеной, расписанной под пшеничное поле на фоне библейских гор, велел улыбаться, шире, ещё шире, командовал он и нырял под полотнище, выглядывал, снова кричал «Шире!» и опять нырял. Амалия улыбалась широко, как могла, у неё уже болели скулы, и она в какой-то момент просто посмотрела в ящик, фотограф выглянул, и тут свернула молния, и Амалия сорвалась с места. «Ну его!» – подумала она.

Она уже чувствовала усталость, но такую лёгкую и светлую, что хотелось, как некоторые дамы, сесть на диван, а лучше упасть на диван, выпрямить ноги и расхохотаться во весь голос, однако выглянула Екатерина Максимилиановна и позвала. Рядом уже стояла Серафима. Они прошли в дамскую, набрали по полной корзине, и Екатерина Максимилиановна вывела их в залу и развела по разные стороны, где уже стояли киоски.