ДНК – не приговор - Стивен Хэйне

Связь между одним геном и распространенными заболеваниями, как правило, настолько слаба, что любая сильная моногенная связь с определенным заболеванием приведет к другим генам и сопряженным с ними болезнями. Причина в том, что болезнь становится менее распространенной в последующих поколениях из-за естественного отбора: потомство тех, у кого есть вредный ген, вряд ли выживет. Напротив, распространенные заболевания обычно обусловлены сложной сетью генетических, эпигенетических причин и факторов окружающей среды, которые возникают в течение развития. Они исключают все простые объяснения и не поддаются даже простым тестам. Например, генетика шизофрении изучена больше, чем механизм наследования других ментальных расстройств. Мы знаем, что это подрывающее здоровье состояние легко передается потомкам. Только у 1 % популяции развивается шизофрения. Но люди, у которых есть кузен(ина) с шизофренией, с вероятностью 2 % заболеют. Те, у кого больны брат или сестра, имеют 9 %-ный риск. У людей, чей идентичный близнец страдает от шизофрении, риск развития болезни составляет 48 %[151]. Несмотря на это явное доказательство наследования, полногеномный поиск ассоциаций установил более чем сто общих генетических маркеров, которые связаны с шизофренией[152]. Журналист New York Times Николас Уэйд назвал этот результат «историческим фиаско, Перл-Харбором исследования шизофрении»[153]. С такой сложной сетью крайне слабых генетических связей трудно представить, что мы когда-нибудь сможем полностью понять генетическую основу этой болезни.

Такой итог соответствует общей тенденции полногеномных исследований. Обычно они обнаруживают сложную сеть необычайно маленьких связей. Поэтому до сих пор эти изыскания не особенно способствовали расширению наших возможностей лечить заболевания[154]. Были проведены сотни исследований по полногеномному поиску ассоциаций, и их результаты использовались биотехнологическими компаниями для оценки рисков конкретного человека. Но сведения о вероятностях развития заболеваний, предоставляемые этими фирмами, навлекают на себя все больше критики[155]. Генетик Дэвид Гольдштейн называет такие оценки риска «рекреационной геномикой» и «информацией, которая имеет малую или – во многих случаях – отсутствующую клиническую значимость»[156]. Генетик Тьерри Фребург заявляет: вопреки истории с Джеффри Галчером и его риском возникновения рака простаты, «нет никаких доказательств того, что “положительные” ДНК-тесты, базирующиеся только на скрининге распространенных генетических вариаций, требуют дальнейших исследований и что на основании них отдельным людям должны предоставляться медицинские льготы»[157]. Крейг Вентер, сыгравший важную роль в первой расшифровке генома человека, пошел еще дальше и назвал все это бесполезной информацией[158]. В некоторых случаях результаты общегеномных исследований предсказывают появление болезни не лучше, чем старомодное изучение семейной истории пациента[159].

Есть еще одна проблема с оценками генетических рисков. Поскольку многие генетические варианты влияют на возникновение болезни, предсказание рисков человека требует от вас каким-то образом соотнести эти риски заболеваний с разными генетическими маркерами. Но как это сделать? Как подсчитать генетический риск возникновения у кого-то, скажем, болезни Крона, если у него присутствуют 11 из 70 вариантов, для которых выявлена связь с возможностью этого состояния? Вовсе неочевидно, как индивидуальные риски полимерных генов соединяются, чтобы повлиять на общую вероятность развития заболевания. Генетик из Стэнфорда Томас Квертемус на вопрос «Знаем ли мы, как комбинации генов влияют на риски?» отвечает более категорично: «Однозначно нет»[160]. Это не останавливает геномные компании, ориентированные на потребителей, и они продолжают предлагать крайне специфические оценки риска для сложных заболеваний. Например, 23andMe перемножает отношения рисков для всех подходящих генов, чтобы дать особо специфическую оценку риска появления каждого заболевания[161]. Но правильно ли думать, что фактор риска каждого отдельного гена независим от других генов (что предполагают такие вычисления)? И, помимо этого, есть еще одни вопрос: как решить, факторы риска каких единичных генов включать в вычисления? Во-первых, разные исследования находят разные группы генов, которые вовлечены в развитие какой-либо болезни. Не может не беспокоить, что совпадений между разными полногеномными исследованиями генетических ассоциаций слишком мало. Таким образом, в зависимости от выбранной компании, проводящей генетическое тестирование непосредственно для потребителей, решения относительно того, какие гены следует включить в этот тест, будут существенно разниться[162]. Во-вторых, разные исследования определяют разные факторы риска еще и потому, что опираются на разные популяции: связь между исследуемым геном и заболеванием часто сильно различается, скажем, у японцев и финнов. Верно ли брать в расчет оценки риска из исследования, которое провели на образцах финнов, если вы выходец из Британии? Вдобавок более поздние исследования иногда не могут найти генетических связей, обнаруженных в более ранних тестах. Совершенно неясно, как учесть при подсчетах эти ранее найденные связи[163]. Общего мнения по этим вопросам еще не достигнуто, и ученым приходится выходить из ситуации разными извилистыми путями.