К нам едет Пересвет - Захар Прилепин

Вольные просторы славно рисуются только в замкнутых помещениях. «Я пришел дать вам волю», роман о буяне Стеньке Разине, партизаны, маргиналы и голытьба пишутся исключительно на коленке, в двухметровом убежище, в схроне с отбитым кафелем, шипящим нервным бачком и желтой в потеках ванной.

А Петры и Иоанны создаются в больших и просторных комнатах, когда за светлыми окнами большая и просторная, пусть даже в колючке и решетках, держава — с черной землей по центру и белыми снегами и льдами на окраинах.

Но хуже всего — когда нет ни буянов, ни иоаннов, ни просторных писательских дач, ни сил творить ночью в скучном углу. Когда времена надломлены, а в жилищном вопросе не осталось метафизики — он превратился в повод для вялого раздражения и вялой зависти.

Вялого раздражения… и вялой зависти…

(См. начало текста.)

И не вздумайте воспринимать все это всерьез.

2007

Что первое приходит на ум, едва произнесешь: «Мой дом»? Ну конечно же, «Мой дом — моя крепость». Спасибо англичанам, от них пошло. До недавнего времени у нас никаких крепостей не было, предназначенных для жилья, а поговорка прижилась ой как давно.

В той деревне, где я вырос, не было даже заборов и ворот — с улицы можно было сразу шагнуть в дом, только дверь отворить.

В избе — ничего лишнего, и если б не стоял на столике телевизор, и не пело гимн радио по утрам, и не красовался б в шкафчике подаренный кем-то сервиз — можно смело сказать, что обстановка в доме не менялась десятилетиями.

А если отмерять, скажем, от довоенного времени, быт был неизменен веками.

Я не говорю, что это хорошо. Я говорю, что так было. Ничего не менялось, и никто от этого не страдал. Надо, конечно, уточнить, что речь идет о подавляющем большинстве населения, а не о помещичьих усадьбах и зимних дворцах.

Обусловлено это, скорей всего, не нашей национальной скромностью и тем более не леностью, а географией. Все силы русского человека уходили на борьбу с природой, до безделушек ли тут.

Двадцатый век человека разбаловал. Отныне жизнь, казалось нам, несется с бешеной скоростью. Обстановка любого дома менялась за пятьдесят лет так, как в иные времена не менялась за несколько веков. Мода стала деспотом.

К слову сказать, появилось совершенно нелепое определение новым временам — «век информации». Но как сказал один умный человек: «Мы знаем все больше и больше о все меньшем и меньшем».

Девять десятых получаемой нами информации — мусор. Ежедневно выходя в «мировую паутину», человек потребляет гигабайты чепухи. Но давайте спросим себя: помним ли мы наизусть хоть одну народную песню?

А ведь это размен извечной гармонии на сумбур и раздрай нескольких включенных одновременно радиостанций.

Та же ситуация и с местом нашего обитания. Мы отдаем все больше и больше сил на то, что, в сущности, несравнимо с нашими физическими и материальными затратами.

Из квартир исчезают книги — от них много пыли.

Откуда-то у каждого второго появилась аллергия на бумагу. Лермонтов — бумага, Гоголь — много бумаги, Лев Толстой — очень много бумаги… Невыносимо терпеть. Зато на компьютеры, на эти неутомимые пылесборники, напротив, аллергии почти ни у кого нет.

Со стен исчезли фотографии близких, бабушек и дедушек. Что вы, разве можно.

Сначала железные двери появились у отдельных квартир. Потом железом стали отгораживать целые площадки. Затем — подъезды. Появились кодовые замки, с кодом в двадцать семь цифр. Теперь железные двери и железные заборы отделяют многие дворы, а на всех окнах висят тяжелые решетки. Определенно, мы превращаемся в неких мифологических «англичан».

Черт возьми, кто мне объяснит, почему это было не нужно двадцать лет назад?! И почему, закованный в железо, прижавшийся к дверному глазку напуганным зрачком, я должен чувствовать себя счастливее, чем раньше, когда из дома выходил сразу на улицу?!

Вот только не надо выставлять меня мракобесом.

Мои трое детей живут в доме, а не в землянке. Они не дают мне заводить дома ненужные красивости и никчемные нелепости (все равно отогнут, поломают и разобьют) — но все самое важное у меня есть.

Однако ощущение, что время сбросило обороты, уже сидит в глотке. Время сбросило обороты! Мы победили в самой страшной мировой войне, вырвались, Боже ты мой, в космос, провели свет, газ, телефон, радиоточку в каждую квартиру — всего за несколько лет.

И что теперь? Неустанно меняем модели мобильных, модели кофеварок, модели соковыжималок, дверные глазки, дверные ручки, дверные обивки.

Об этом, что ли, мечталось? После полета в безвоздушное — черное, непомерное, ненасытное — пространство?

Отчего мы так быстро устали и разменялись на чепуху?

Мальчишки больше не хотят на Марс, на Луну, к черту на кулички. Мальчишки хотят сто вторую версию очередной компьютерной игры. Воспаленные глаза, задроченная «мышь», нервные движения рук: «Беги, мальчик, беги, тебя догоняет страшило!»

Так распадалась великая Римская империя. Тогда кому-то пришло в голову, что можно есть, а потом шевелить во рту специальной палочкой, что бы вырвало, и опять есть, получать наслаждение от вина и мяса.

Но пришли злые варвары, которые ели мясо один раз — только затем, чтоб насытиться, — и все поломали.

Нас приучили к тому, чтоб нас тошнило. Нас тошнит от неактуальных половичков и занавесок, зеркал и кушеточек, стульчиков и стульчаков.

Что бы мне сказала бабушка, если б я сообщил ей, что у нее половичок на полу неактуальный?

Смутно догадываюсь: иного читателя раздражают те плоские очевидности, что здесь написаны. Но вот что удивительно: тот же читатель наверняка нежно любит Булгакова, печально прозревшего о москвичах, навек испорченных квартирным вопросом. И ничего, никакого противоречия.

Нас буквально закачали телевизионной ахинеей, где красят, штукатурят и передвигают мебель добры молодцы в спецодежде, а потом варят, жарят и парят что-то на кухне, а потом еще якобы строят дом (Дом-2) под руководством двух светских девиц — но на самом деле ничего не строят, а только выясняют свои глупые отношения целыми сутками, целыми, блин, годами — нашей единственной и неповторимой жизни!

За это ее нам дали? Для этого?!

Беги, мальчик, беги, тебя догоняет страшило.

Если ты не убежишь, оно придет сквозь любые железные двери. Оно может жить на Востоке, который проще и оттого жизнеспособнее. Оно может жить в соседнем, насквозь ветхом доме с гнилым потолком и водой под ногами. В любом случае — оно есть.

Неизбежное, оно предложит новую игру: «Домик качается р-раз! Домик качается два! Домик качается тр-ри!..»

2006

Искус — слово, похожее на улыбку тонких губ.