Дебютная постановка. Том 2 - Александра Маринина

все давно растратили… Но попытаться стоило. Я даже не попытался. Растерялся, что ли… Разволновался, забегал, искал курсового, соображал насчет звонка, а про деньги не подумал. Надо будет с ребятами из театральной студии посоветоваться: может, они знают какие-то специальные упражнения, чтобы от волнения мысли не разбегались в разные стороны, а, наоборот, концентрировались. Будет мне урок».

В оставшиеся до выпуска полтора года Юрий Губанов удвоил усилия по достижению поставленных целей. Хотя, казалось бы, трудиться усерднее и больше уже невозможно, если не добавлять часов в сутках и дней в неделях. Но он сумел.

На выпуск приехал отец. Гордый успехами сына, довольный похвалами, которые, не скупясь, рассыпали в адрес Юрия преподаватели, курсовые офицеры и школьное начальство.

В Москву вернулись вместе. Юрий был направлен на учебу от столичного ГУВД и теперь получил назначение в Люблинский район. Окраина города. Больше 30 рабочих производств, в том числе АЗЛК, огромный завод. Молодой лейтенант милиции лишних иллюзий не питал: еще будучи в старших классах, он много разговаривал с отцом о том, что такое работа в уголовном розыске, и хорошо понимал, что те запутанные, загадочные и невероятные преступления, про которые пишут книги и снимают кино, случаются в реальной жизни довольно редко. Ну, может, на сто убийств придется одно такое вот «художественное». Но ведь убийства это всего два-три процента общего вала преступлений. А основная масса криминала, с которым придется иметь дело, – кражи, грабежи, разбои, хулиганка, бытовуха всякая. Среди краж и разбоев тоже, конечно, попадаются яркие экземпляры, но редко. Ежедневная работа сыщика полна рутины, постоянного общения с нетрезвыми мужчинами и женщинами и далеко не кинематографической беготни. Много грязи, много брани, постоянные разносы от руководства и постоянный недосып. Изощренные способы укрытия преступлений от учета, потому что нельзя допускать роста показателей преступности. Зато показатели раскрываемости, наоборот, ни в коем случае нельзя снижать, иначе получишь по шапке. То, что раскрыть трудно, лучше стараться не регистрировать, а уж если пришлось, то и рукоприкладством не брезговали, выбивая нужные показания. Главное – отчетность, картинка, а реальное положение дел мало кому интересно. К этому Губанов-младший был готов с самого начала, поэтому обошлось без разочарований.

И о том, что свободного времени будет совсем мало, Юра тоже знал заранее. Поэтому честно предупредил Славика:

– Я буду делать все, что нужно, но очень-очень медленно. Быстрого результата не жди.

Славка вернулся из армии осенью того же года, возмужавший, огрубевший. На слова Юры недоверчиво прищурился, презрительно сплюнул себе под ноги.

– Откосить собрался? Надеешься, что время пройдет – и я забуду?

Юра даже обиделся сперва.

– Думай как хочешь. Но я буду это делать не для тебя, а для себя. Я знал твоего отца, и я не верю, что он мог убить человека. Но меня учили, что верить или не верить – это пустой звук. Нужно разбираться и знать точно.

Славка вроде как смягчился, даже голос стал каким-то немного виноватым.

– Бате твоему спасибо от нас передай.

– За что? – удивился Юра.

– Он матери здорово помогал, пока я в армии был. С отцом, с похоронами там, со справками всякими.

– Я не знал… Он мне ничего не говорил! И ты не говорил, – он с упреком посмотрел на Славика. – Ты почему молчал, гад?

– Твой батя просил не говорить.

– Но почему?

Славик пожал плечами:

– Он сказал, что если бы ты был в Москве, то всегда был бы рядом, помогал бы мне… нам… А раз тебя нет, то он взял на себя. Ну, вроде как сын за отца, отец за сына. Говорил, что раз я твой самый лучший друг, а он твой отец, то…

– Ладно, что помогал – это я понимаю, но почему не говорить-то? – негодовал Юра. – Для чего делать из этого секреты?

– Так и спроси у него, – внезапно разозлился Слава. – Чего ты на меня-то наезжаешь?

Но поссориться им все-таки не удалось, слишком уж долго они дружили, слишком привязаны были друг к другу.

Отец же на прямо заданный вопрос дал такой же прямой ответ:

– Наша семья должна помогать семье Лаврушенковых. Ты или кто-то другой, но мы должны их поддерживать.

– Потому что Славка мой друг?

– И поэтому тоже.

– А еще почему?

– Потому что наша семья виновата.

И рассказал про дядю Мишу. Про то, что именно он посчитал Славкиного отца убийцей и рассказал об этом следователю. Даже помогал найти доказательства и свидетелей.

– Я сомневался, – сказал отец. – И дяде Мише говорил об этом, и Абрамяну. Но они оба были уверены, что Михаил попал в яблочко. И следствие это подтвердило.

– Значит, ты больше не сомневаешься? – спросил Юра.

– Сомневаюсь до сих пор. Но у меня нет аргументов ни против следствия, ни против суда. Если оголить всю историю до костяка, то получается, что Славкиного отца посадил твой родной дядя. Это нехорошо. Согласен? Никто не должен был знать, что дядя Миша к этому причастен, иначе ни ты, ни любой другой член нашей семьи не смог бы спокойно появляться в Успенском. И дружбу со Славиком ты потерял бы. Он стал бы ненавидеть тебя. А ты, свою очередь, стал бы ненавидеть своего дядю, моего родного брата.

Слова отца оглушили. Они не укладывались в голове, создавая хаос мыслей и чувств. Выходит, это дядя Миша сделал так, что Славкиного отца обвинили в убийстве и запихнули в спецпсихушку? А отец знал об этом, но никому не сказал, ни сыну, ни бабушке Татьяне. Дядя Миша уверен, что Виктор Лаврушенков виновен. А отец сомневается. В памяти, как по заказу, начали всплывать ситуации, непонятные подростку Юре Губанову. Вот дядя Миша с гордостью рассказывает о том, что у него что-то получилось на службе, а папа вместо того, чтобы порадоваться и поздравить, что-то цедит сквозь зубы, а во взгляде язвительность… Вот восьмиклассник Юра с отцом возвращаются из Успенского, дядя Миша у них дома, мама и Нина тоже, бабуля кормит всех ужином, и дядя Миша смотрит на отца так откровенно насмешливо, почти презрительно, и бросает непонятное: «Опять с этими Лаврушенковыми? Ну-ну»… Вот Юра перед самым отъездом в Омск на вступительные экзамены сидит над учебником истории, время позднее, мамы нет дома, она на каком-то поэтическом вечере, и отец с дядей Мишей разговаривают в комнате. Голоса доносятся вполне отчетливо, но Юра не вслушивается, зубрит даты и имена, однако в какой-то момент улавливает: «Вязкий ты, Колька, нет в тебе гибкости, уперся в одну идею и носишься с ней столько лет. Небось надоел уже всем хуже горькой редьки со своим повышением интеллектуального уровня. И Юрке