Островитянин - Томас О'Крихинь

Добравшись до водорослей, какие нанесло на верхнюю часть пляжа, я оперся грудью о небольшую насыпь, но было еще недостаточно светло, чтобы хоть что-нибудь разглядеть сверху, – и потому я двинулся вниз, пока не дошел до само́й гальки.

Там вдоль всего уреза высокой воды осталось немного сухих водорослей, которые я своими отличными новыми вилами перекидал и собрал. Даже немного гордился тем, как здорово управился с полезной работой, пока другие еще спят. Но, думаю, такая гордость у человека задерживается ненадолго, вот и у меня самого тоже.

Вскоре я услыхал, как кто-то ужасно чихнул за моей спиной. Это был какой-то жуткий чих, от которого я со страху едва не взлетел над всей Ирландией.

Рядом никого не было, в мою сторону тоже никто не шел, утро все еще было не слишком ясное. Я подумал: отчего бы мне не пойти в ту сторону, откуда доносился чих, и не посмотреть, что там, иначе никудышный из меня мужчина; к тому же у меня в руке такое великолепное оружие. Не успел я себя в этом убедить, как снова услышал: кто-то чихнул, а потом еще раз. Я быстро повернулся в сторону, откуда доносилось чихание, и, представь себе, увидел не что иное, как большого матерого пятнистого тюленя. Голова поднята, а тело вытянуто на гальке. Сердце у меня подпрыгнуло и заколотилось, но не от страха перед тюленем, потому что ты всегда в безопасности, стоит тебе только держаться от тюленя подальше и не трогать его. Но я испугался того, что у меня не выйдет его убить. В те времена люди предпочитали тюленя любой свинье, как бы она ни была хороша.

Он снова растянулся поспать. В этот раз я заметил, что это самка. Такое наблюдение прибавило мне мужества, потому что легче было убить семь таких самок, чем одного быка, то есть матерого самца. Она лежала в полосе высокой воды, а прилив был низкий.

Пока самка спала, я приготовил вилы. Я держал их железкой к себе, а рукоять выставил вперед. Потом стал понемногу приближаться к ней, чтобы огреть ее изо всех сил. Но как только тюлениха учуяла мой запах, она подняла голову, потом громко и страшно чихнула и стала просыпаться, а затем оставила гнездо, которое устроила себе в песке, и в глазах ее был страх.

Пока она отступала к морю, я наносил ей оглушительные удары, семь раз один за другим. Однако от всех этих ударов черенком вил толку было не больше, чем от битья вот этой ручкой, которую я сейчас сжимаю в кулаке. И в результате, стараясь ударить посильнее, я лишь сломал пополам вилы. Я хватил зверюгу по морде ближе к носу тем куском, что был у меня в руке, но она зажала его в пасти и раскусила в мелкие щепки. При мне остались только стебли водорослей. Я стегал ими тюлениху изо всех сил, но не мог причинить ей никакого серьезного вреда. Мне удавалось только замедлить ее продвижение к воде, но в ту минуту до воды ей было не слишком далеко.

Наконец, когда я уже выдохся и она утомилась не меньше, мне удалось стукнуть самку по макушке круглым булыжником. Этот удар опрокинул тюлениху кверху брюхом, но вскоре она вновь пришла в себя. В конце концов, когда я подумал, что она уже мертва, а при мне ничего, одни водоросли, я стал без остановки пинать ее ногами – и, представь себе, оказался слишком близко. Внезапно она попыталась меня укусить – и вот уж точно укусила: цапнула меня за икру ноги так крепко, как только позволили ей четыре передних зуба, и отхватила кусок мяса начисто. Я не сдавался, хотя кровь лилась из меня не меньше, чем из самой тюленихи.

Ну, она, в конечном счете, сдалась, да и сам я чуть было не отдал Богу душу. Едва не распрощался с жизнью, особенно когда внимательно осмотрел ногу и увидел кусок мяса, выдранный из нее, и ручей крови. Еще немного – и у меня, казалось, вытечет вся кровь из сердца.

Пришлось снять с себя короткую жилетку, обмотать ее вокруг ноги и сверху обвязать веревкой, что была у меня с собой. Вода прибывала, начинался прилив, и скоро уже весь тюлень должен был оказаться в воде. Я сказал себе, что в довершение всех моих бед море опять заберет у меня тюленя, а никто по-прежнему не идет мне на помощь. Утро уже в разгаре, и я все думал о своей ноге и о вытекавших из нее ручейках крови.

Наконец, когда мои силы уже были на исходе, я увидал где-то наверху человека, он быстро спускался ко мне. Это был мой дядя, Диармад Пчельник – такое было у него прозвище. Он изумился и сказал, что никогда еще не видал такого большого мертвого тюленя, как эта самка.

– Тюлень-то у меня есть, дядя, – сказал я ему, – только вот сам я без ноги.

Мне пришлось показать ему ногу, и он едва не упал без чувств, когда увидал страшные раны от укуса.

Довольно скоро к нам подошел человек, за ним еще один, мы перенесли тюленя выше полосы прилива, а потом отправились домой. Но пока добрались к домам, я был уже почти что одноногим. Моя мать потеряла рассудок, да и отец тоже, когда увидели, какой кусок мяса вырван у меня из ноги. И большой тюлень их не слишком-то обрадовал, раз тот, кто его добыл, не смог уберечь свои ноги.

Многие пошли разделывать тюленя, возглавил их Диармад Пчельник, поскольку был братом моей матери. Отец с ними не пошел, он был сам не свой из-за моей ноги, но дал дяде осла, чтоб привезти тушу домой. Велел оставить по кусочку каждому, кто поможет свежевать тюленя.

Приходили и уходили старухи, справлялись, как там моя нога, у каждой нашелся свой способ лечения. Ведьма из дома напротив тоже поспешила явиться и, увидав рану, сказала:

– Ой, да нога-то всего самую малость не в порядке.

Томас Лысый разделывал тюленя, и старая ведьма слегка хвасталась этим: она знала, что мужу перепадет принести домой хороший кусок. Когда она сказала, что нога совсем чуть-чуть не в порядке, клянусь, ее доброе слово значило для меня много. Я был ей очень благодарен за все сказанное, потому что намного отраднее слышать такие слова, чем речи всех прочих, кто говорил, будто я останусь одноногим. Старуха рассказала, что видела рану в два раза больше моей, когда тюлень откусил кусок ноги у человека с Иниш-Вик-Ивлина, но залечить ту рану заняло всего неделю. Мама быстро спросила, чем же лечили ногу.

– Ох, Дева Мария, я хорошо помню, – сказала она. – Разве не была я сама в тех местах, когда это случилось? Того юношу звали Шон Морис Лиам, и тогда тюлень выдрал ему большущий кусок мяса. Морис Лиам, его отец, убил еще одного тюленя, отсек свежий кусок мяса и приладил его к ране на ноге Шона. Крепко приложил, как вставляешь пробку в бутылку. Потом обмотал рану тряпкой и туго завязал. И после оставил так на семь дней.

– А потом, когда ее сняли, – забеспокоилась мать, – как это было?

– Дыра заросла настоящим мясом, а кусок мяса тюленя сполз в сторону, – ответила старуха.

– А скоро после этого появилась кожа?

– В тот день, когда сняли тряпку, он поехал на остров. А нога не была ничем прикрыта, она, напротив, была на солнце весь день. И к концу того дня на ней уже образовалась кожа.

До чего же обрадовался я, слушая, как ведьма все это рассказывает. И надо отдать ей должное, она никогда не относилась ко мне плохо, кроме тех случаев, когда подначивала меня, а я еще был маленьким любимчиком в серых штанишках. Пожалуй, в то время я был не слишком взрослым. И вряд ли моя мать думала, что все, о чем она когда-то говорила, я буду записывать, сидя у окна, и смогу поведать об этом людям в дальних странах.