Островитянин - Томас О'Крихинь

Пришлось вернуться домой. Диармад поднял крик, что мальчик с больной ногой мог уже умереть. Пастух сказал, что осталась еще одна пещера, только, чтобы туда спуститься, нужна веревка длиною в двадцать саженей[64].

– А в доме есть какая-нибудь веревка? – спросил Диармад.

– Да, сынок, – ответил тот, – и в ней шестьдесят саженей. Такая всегда должна быть здесь, чтобы вынимать овец из трещин в скалах.

– Где веревка? – спросил Диармад. – Мы попробуем, и если у нас ничего не выйдет, тогда придется оставить это дело.

Он забросил веревку на спину и быстро вышел из дома, а вместе с ним все остальные. Капитана спустили вниз на веревке. Под мышкой у него была зажата палка, чтобы убить тюленя, а в зубах – нож. Спускали, пока капитан не оказался у входа в пещеру. Теперь веревку пришлось вытаскивать и спускать вниз еще одного человека ему в помощь. А тот, кто пришел ему на помощь, и был сам житель Камня.

Оба они отнеслись ко мне очень хорошо, и я оставался обязан им всем, что у меня есть, и всем, что когда-либо будет, покуда они были живы до самого дня, пока не оказались в Царствии Небесном среди святых. Они добыли тюленя и забрали его с собой. Добыв его, мужчины сказали, что ни одна открытая лодка не пройдет сейчас домой, в такой шторм. Диармад ответил, что если они поставят паруса, то лодка проскочит на восток так же, как и пришла с востока. «Черный вепрь» выбрался в открытое море и с первого захода в шторм капитан Диармад повернул его на Кяун-Шле, а со второго – направил в родную гавань. капитан не знал отдыха, пока не приладил кусок тюленьего мяса к ране у меня на ноге, и через неделю я был здоров, как ни в чем не бывало.

Однажды в воскресенье пришла лодка из Дун-Хына. В ней была благородная дама. Никто не узнал, кто это, пока она не поднялась прямо к людям на берегу. И что бы вы думали, то была дочка нашей ведьмы, вся напомаженная!

Руки ей не прекратили пожимать до тех пор, пока они у нее едва не отвалились. На ней была богато украшенная шляпа, из которой торчало несколько перьев, золотая цепочка висела снаружи, поверх одежды, так, чтобы все видели. В руке зонтик от солнца, а говорила она с акцентом – что по-ирландски, что по-английски.

С собой она привезла несколько сундуков, набитых самыми разными вещами и, что всего лучше, кошелек золота из Штатов: проведя там больше семи лет, она оказалась достаточно хитроумной, чтобы это все накопить.

Никто, разумеется, не знал, кто этот чистопородный жеребенок. Несмотря на все шикарные тряпки, под ними по-прежнему не скрывалось ничего, кроме скелета. Особенной фигуры у нее и раньше не видали, а после семи лет в стране пота и крови выглядела она еще отвратительней прежнего. Многие пошли проводить приезжую в ее старую хибарку, но у той было с собой множество бутылок виски, и поскольку провожали ее по большей части пожилые женщины, то совсем скоро понеслись старые песни ирландского Юга и здравицы в честь той, что приехала к ним с подарками. Так провели они целый день без крошки съестного, потому что, закончив петь, каждая женщина пробовала немного пива[65], и все начиналось сызнова.

Так оно продолжалось, пока не подошел Инид[66], и едва только праздник закончился, история про янки появилась в газетах. Это, разумеется, была работа Томаса Лысого, говоруна, который знал все о звездах и о наших родных местах. Поскольку старая ведьма старалась свести меня со своей дочкой, еще когда мы были маленькими, теперь мне пришло в голову, что, возможно, она опять начнет ту же песню, а сейчас в этом не было бы ничего удивительного. Редкое дело: богатая женщина и все прочее – таких женщин было очень немного в те времена.

Вскоре наша седая соседка, ее мать, принялась нашептывать моей матери, чтоб дать ей понять, сколько золота у ее дочери Майре и что ей бы, конечно, лучше переехать на Большую землю и купить там надел:

– Но я бы хотела, чтоб она была рядом, и ее отец тоже этого хотел бы. И если вы сами не против, никто ее от вашей семьи не отваживает, – сказала она.

– Ох, тут ведь дело вот в чем, – сказала ей мама. – Наш-то мальчик очень молод, и, пожалуй, без толку советовать ему такие вещи. И вот еще что, – добавила она. – По-моему, он-то как раз не особо привязан к этим местам. Оно, должно быть, от того, что почти никого из его братьев-сестер тут и не осталось, только он сам и одна его сестра. Наверно, если бы не ради нас, его бы давно уже тут не было.

– Ну, клянусь своей душой, – сказала соседка, – он ошибается; очень может быть, что ему придется прожить там порядочно времени, прежде чем ему встретится такая хорошая девушка.

С началом Инида Томаc Лысый уехал на большой остров и приобрел там плоский надел бросовой земли: травы на нем было всего на пару коров, ни тени, ни укрытия. Такой уж он был непрактичный, дурачок, без всякой сметки. Он отдал за эту полоску немного денег, потому что за нее и просили мало.

Когда Томаc наконец все обустроил – вернулся домой и передал приглашение на свадьбу дочери каждому дому в деревне. Соседей из дома напротив седая ведьма тоже не забыла, так что я поехал туда, как и все остальные.

В те времена на каждой свадьбе был великий праздник и веселье, не так, как сейчас. Там было все, что только можно представить из еды и закусок, и огромная толпа, чтобы все это съесть. Восемь бочек темного пива выставили, и к утру даже на донышке ни в одной из них не осталось ни капли. Когда гулянье наконец закончилось, все мы поехали домой.

Но когда мы прибыли в гавань Дун-Хына, даже черные[67] не могли ее покинуть: приливная волна затопила все до зеленой травы, каждый грот и пролив. Пришлось нам оставаться там и в этот день, и на следующий, и послезавтра, и послепослезавтра; а всего провести там двадцать один день – будьте любезны, – так что даже самый последний день похвалить было нечем. Вряд ли кто из гостей вспомнит ту свадьбу добрым словом: уж так все намучились. Дочь старой ведьмы осела там надолго. У нее было четверо детей. Все они до сих пор живы, и ее избранник тоже.