Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

предисловием, – Готье не только привлек к себе внимание таких серьезных писателей, как Бальзак, но и вызвал негодование добропорядочной публики: лавочники на улице показывали ему кулак и грозили судом.

Это был успех, но Готье не сумел его закрепить. Он был пассивной натурой и всегда предпочитал плыть по воле волн, а не прокладывать свой собственный маршрут: 1836 год оказался для него не только годом триумфа, но и годом закабаления: литературный делец Эмиль де Жирарден, вполне оценивший легкое перо Готье-критика, его блестящие очерки о Вийоне, Теофиле де Вио, Сирано де Бержераке, Скарроне, впоследствии вошедшие в сборник «Гротески» (1844), предложил ему вести отдел художественного фельетона в только что созданной газете «Ла Пресс». Готье подписал постоянный контракт, и с этого момента началась его журналистская каторга, не прекращавшаяся до самой смерти: проработав у Жирардена до 1854 года, Готье перешел затем в правительственную газету «Монитёр универсель» (переименованную позднее в «Журналь оффисьель»): «волны жизни» в конце концов забросили бунтаря в непосредственную близость к императорскому семейству.

Важнее, однако, другое. «Пролетарий пера», как он сам себя называл, Готье писал впечатляюще много: 75 статей в 1836 году, 96 – в 1837-м, 102 – в 1838-м… К тому же он постоянно путешествует (Бельгия, Испания, Алжир, Северная Италия, Мальта, Константинополь, Греция…) и из каждой поездки привозит массу путевых зарисовок. К 1852 году Готье был автором 1200 фельетонов (откликов на всевозможные художественные выставки, рецензий на балетные и оперные постановки, многочисленных путевых очерков, подобных книге «За горами», изданной после посещения Испании в 1840 г.) и т. п. Вся эта продукция и составляет большую часть творческого наследия Теофиля Готье; в 34-томном «полном» собрании его сочинений, выпущенном в 1883 году, она занимает почти 30 томов.

Авторитет Готье как художественного критика был чрезвычайно высок, однако в силу поразительной непрактичности и тогда уже считавшихся старомодными представлений о журналистской «чести» он не умел «сделать деньги» на своих фельетонах (за что Жирарден, выжимавший из Готье все соки, его же и презирал). Главное же состояло в том, что, убивая время на поденщину, он почти не занимался литературным творчеством и как писатель был мало-помалу благополучно забыт. Сборники стихов «Комедия смерти» (1838), «Испания» (1843), несколько небольших рассказов и повестей («Ночь, дарованная Клеопатрой», 1845; «Царь Кандавл», 1847; «Милитона», 1847), ряд прозаических «капризов» и «фантазий» – вот, пожалуй, и все, с чем пришел Готье, которому перевалило за сорок, к 1852 году, когда вышло первое издание «Эмалей и камей».

Около сорока лет Готье отдал «журналистской каторге» – публицистике и художественной критике:

Ах! не одной колонной черной

Мой вытянулся фельетон,

И украшает он покорно

Газеты тягостный фронтон.

Его перу принадлежит свыше тысячи статей, отнимавших время поэта и отвлекавших его от поэтических замыслов и оставшихся ненаписанными книг. Хотя он часто жаловался на журналистское ярмо, работа в газете приносила ему известность и удовольствие: он был блестящим газетчиком-профессионалом, хорошо знавшим себе цену.

И все же, подобно другим художникам, судьба которых уготовила им обременительную лямку «службы», Т. Готье болезненно реагировал на «несвободу». Противоречие между наличной действительностью (жизнью) и художественностью (красотой) наложило отпечаток на эстетику и творчество автора «Эмалей и камей»: экзотический рай «Фортунио», карнавальность повестей и романов, ностальгия по «Средиземноморью», мифологизация Востока, тяга к экзотике – все это естественные ответные реакции экзистенциального человека, пребывающего в «зазоре бытия», между мертвящей серостью реальной жизни и вожделенным, недостижимым идеалом.

Чувствуя себя в современной ему Франции рюккертовской «перелетной ласточкой» или бодлеровским «альбатросом», Готье – совершенно в романтическом духе – жаждал побега не только в экзотические страны, но и в историческое прошлое, однако, в отличие от большинства романтиков, привлекали его не столько средние века, сколько эпохи, вобравшие в себя дух античности (прежде всего европейский Ренессанс, а также XVII и XVIII столетия), и, разумеется, сама колыбель западной цивилизации – классическая Греция, ибо она представлялась Готье подлинным эдемом искусства. Дело тут не только в том, что художественному чутью Готье в высшей степени импонировали архетипичность греческой мифологии, пластика античной скульптуры и гармоничная правильность эллинской архитектуры. Дело в том, что Греция представлялась ему торжеством Искусства с большой буквы, а искусство было для Готье наиболее полной реализацией владевшей им грезы.

Понять поэзию Готье – значит проникнуть в его спасительную грезу о искусстве, осознать само искусство как сверхприроду, как «воображаемый музей», не противостоящий жизни, но Парфеноном возвышающийся над ней.

Искусство

Искусство тем прекрасней,

Чем взятый материал

  Бесстрастней:

Стих, мрамор иль металл.

О светлая подруга,

Стеснения гони,

  Но туго

Котурны затяни.

Прочь легкие приемы,

Башмак по всем ногам,

  Знакомый

И нищим и богам.

Скульптор, не мни покорной

И мягкой глины ком,

  Упорно

Мечтая о другом.

С паросским иль каррарским

Борись обломком ты,

  Как с царским

Жилищем красоты.

Прекрасная темница!

Сквозь бронзу Сиракуз

  Глядится

Надменный облик Муз.

Рукою нежной брата

Очерчивай уклон

  Агата,

И выйдет Аполлон.

Художник! Акварели

Тебе не будет жаль!

  В купели

Расплавь свою эмаль.

Твори сирен зеленых

С усмешкой на устах,

  Склоненных

Чудовищ на гербах.

В трехъярусном сиянье

Мадонну и Христа,

  Пыланье

Латинского креста.

Все прах! – Одно, ликуя,

Искусство не умрет,

  Статуя

Переживет народ.

И на простой медали,

Найденной средь камней,

  Видали

Неведомых царей.

И сами боги тленны,

Но стих не кончит петь,

  Надменный,

Властительней, чем медь.

Работать, гнуть, бороться!

И легкий сон мечты

  Вольется

В нетленные черты.

Я не согласен с утверждением, будто «грезой Готье» была его мечта соединить явь с идеалом, – много в жизни повидавший, искусством умудренный, он вряд ли видел разрешение внутреннего или социального конфликтов утопиями единства. Природа у Готье потому и ревнует к искусству, что он сознает непреодолимую бездну между «первой» и «второй» природой, превосходство «идеала» над «вещью». Если хотите, «Эмали и камеи» – попытка поэта создать такое искусство,