София - венецианская наложница - Энн Чемберлен

— Стой! Вор! — закричал я.

И затем в моей голове всплыло турецкое название вора-«карманника», и я прокричал его тоже. Это слово я запомнил, потому что Хусаин рассказывал мне, что это одно из самых оскорбительных слов, которыми можно назвать человека. Оно употреблялось в самых страшных ссорах и перебранках даже тогда, когда человека и не обвиняли в воровстве.

«Купидон сделал его ноги быстрыми и руки сильными…» — так бы, наверное, сказал поэт, описывая мое состояние, когда я увидел, что половина стоимости (единственная часть, которая была у нас на руках) за дочь Баффо исчезала на моих глазах. Мне удалось отстранить Хусаина с моего пути, сбить маленького воришку с ног и возвратить кошелек в полной сохранности, не легче ни на один аспер. Но поэт, вероятно, не стал бы описывать последствия, произведенные моим криком «карманник», который переполошил всех турок, находившихся на площади. Восприняв его по-своему, зрители решили наказать цыгана за то, что он допустил такую непристойность в их присутствии.

Мальчишки перегородили путь маленькому воришке еще до того, как я добрался до него. После того как я торжествующе вернулся к Хусаину, они позаботились о восстановлении справедливости. Наказание было настолько суровым, что собственный отец цыганенка — а я знал, что это были отец и сын, по одинаковому дьявольскому блеску их темных глаз — не остановился, чтобы помочь ему. Мужчина исчез с площади так быстро, как могла позволить увесистая цепь его медведя, что, конечно же, было не очень скоро. Медведь, единственное существо, которое не поняло мое крика «карманник», был слишком озабочен своей позой, чтобы быстро встать.

Хусаин обнаружил в моих действиях что-то лирическое, однако, поблагодарив меня со всей турецкой щедростью, он некоторое время стоял и разглядывал кошелек в полной тишине.

Он пригладил кончики своих усов вниз к бороде и затем сказал:

— Ты уверен, что покупка свободы синьорины — самое дорогое и главное для тебя?

— Несомненно, для меня это самая важная вещь в мире.

Я сгущал краски не потому, что все еще был под впечатлением своего поступка — хотя я не удивлюсь, если Хусаин как раз так и подумает, — но это была попытка унять мое нетерпение. Этот низкий, полноватый, домашний сириец не мог понять всей трагичности этого происшествия.

— Есть способ, которым мы могли бы… — задумчиво произнес он.

— Ради любви к Святому Марку, не медли.

Святой Марк не произвел на него никакого впечатления.

— Есть один способ, которым мы можем заработать большое количество денег.

— Двести грашей?

— Может, и больше. Может быть, намного больше.

— Быстро?

— Возможно, если этого пожелает Аллах, до вечера.

— Тогда мы должны начать действовать прямо сейчас. О Боже, у нас совсем нет времени, чтобы его терять.

Хусаин отстранил руку от усов и закачал головой с неожиданной решительностью. Он позвал одного мальчика, который наблюдал за избиением маленького цыгана, дал ему несколько коротких приказаний и одну из самых мелких монет — самую грубую и угловатую, из плохого металла, мягкую, как лента, настоящую копейку — из своего кошелька. Мальчик исчез как стрела и, пока я с удивлением наблюдал за мгновенным исчезновением мальчика, я уже уверовал, что Хусаин сумеет реализовать свой план.

— Пойдем, — он взял меня за локоть. — Нам пора.

Я был очень рад наконец-то покинуть эту маленькую грязную площадь, но все же спросил:

— А куда мы идем?

— В бани.

— В бани? Но у нас же есть собственная дома.

— Да, конечно, я только недавно мылся в ней. Но домашняя и публичная бани очень отличаются друг от друга.

— Но как же так? Нам надо заработать двести грашей, а ты собираешься погрузиться в праздность турецкой бани?

— Ты можешь удивиться, — сказал Хусаин, — но многие сделки заключаются именно в банях. Вы, венецианцы, всегда жалуетесь, что мы, турки, закрытое сообщество, и вы правы, потому что мы не раскрываем вам наших торговых секретов. Возможно, если бы вы чаще мылись в общественных банях, наши дела уже не были бы для вас секретами.

Он повел меня по оживленной улице, которая была в Стамбуле чем-то наподобие Большого Канала в Венеции и к тому же представляла прекрасный портрет местной культуры. Я видел навесы над самими дорогими магазинами кофе, обставленными по последней моде, и множество мечетей на площадях, окруженных посадками деревьев.

Камни, которыми была вымощена дорога, были аккуратно вычищены целой армией дворников. Когда я сравнил эту чистоту с кучами грязи в каждом углу в Венеции, мне сразу же представился запущенный сад, за которым не ухаживали годами. Мы пробирались сквозь толпу и я удивлялся, как много иностранцев попадалось мне по пути. Это были люди со всех концов света. И если сейчас ты видел человека из Турции, то в следующее мгновение его сменял выходец из Египта.

Фасады дворцов как бы успокаивали и уравновешивали оживление на дороге. Эти византийские дворцы в большинстве своем были построены до мусульманского завоевания, и чужестранцу было очень трудно определить, принадлежали они богачам или беднякам. Бедняки, скорее всего, жили на задворках, рядом с узкой темной аллеей. В этом парадоксальном мире уединение, когда тебе удавалось его достичь, всегда выставлялось напоказ.

Никогда не существовало в мире города, в котором торговля была настолько развита, как в Стамбуле. Под каждой свободной аркой скрывался какой-нибудь магазинчик, и на полпути к бульвару мы прошли мимо Большого базара. Здесь, за его восемью железными воротами и под его арками с миниатюрными куполами, можно было купить все, что угодно, начиная с турецкого гороха и заканчивая золотыми самородками.

Из наставлений моего дяди Джакопо я знал, что ислам запрещает преследование выгоды. Но даже это не могло остановить торговлю в этом мегаполисе. Для того чтобы сократить риск потерь при сделке, заключалось двойное соглашение. Первым был заем. Вторым, с другой стороны, — обмен любого изделия, которое имело ценность: дом, лошадь, даже обувь могли служить предметом обмена. Товар вначале продавали человеку, который был заинтересован в займе, и затем сразу же возвращали кредитору за обговоренный заранее процент.

Большой базар, в чьих закоулках наблюдались подобные метаморфозы, казался мне лучшим местом для нашего дела. Но нет. Мы прошли мимо него.

Наконец мы пришли на площадь, тесную от мечетей и деревьев и с севера огражденную высокой стеной. Стена была настолько высока, что ничего нельзя было разглядеть за ней. По одетым в красную униформу янычарам я заключил, что за этой стеной скрывается часть султанских владений. Великий султан был достаточно разнообразен в своих привычках и заполнил все свои дворцы, разбросанные по всей Османской империи, своими младшими женами, наложницами и их детьми.

Однако султанские гаремы не были притягательны для Хусаина. Он был больше заинтересован мечетями с правой стороны площади. Было как раз время дневной молитвы, и звон раздавался со всех минаретов многочисленных мечетей.