Сколько живут донжуаны - Анна Данилова

Известие о том, что Вадима убили, в один момент убило и ее, все ее планы и надежды. Мысли ее несколько часов не могли собраться в кучу, она не понимала, что вообще происходит и как это — нет Вадима?! Он был всегда. Но где-то там, в Москве. Да и кто мог его убить? За что? Первая мысль была — убийство из ревности. Что просто московские шлюхи не поделили его между собой. Вторая мысль была уже более осознанной и серьезной — убили из-за денег, что это связано с его бизнесом, каким-то делом, скорее всего темным, раз он зарабатывал так много. Возможно, это были самые что ни на есть криминальные деньги. Может, он с кем-то не поделился. Или кому-то перешел дорогу. Мотивы банальные, обыкновенные, они существуют и существовали всегда. И, быть может, это даже хорошо, что она так и не узнала от него, что это за бизнес, где он зарабатывал такие деньжищи. Хорошо, если те, кто его убил, не знают о существовании близкого ему человека — Людмилы, его невесты.

И чувство потери сменилось жалостью к себе, а потом и страхом — вдруг его убили конкретно из-за денег, которых у него не оказалось, и убийцы, все-таки зная о существовании Людмилы, приедут сюда, чтобы попытаться найти эти деньги уже у нее? Она часто видела подобное в кино.

Страх просто парализовал ее, у нее волосы на макушке никак не могли успокоиться, словно по коже ползали вши. А это были нервы.

Она, так долго жившая ради их общей мечты о счастье, о семье и детях и так много терпевшая все эти годы — и измены Вадима, и изнуряющий сельский труд, теперь, когда его убили, чувствовала себя совершенно незащищенной. Она осталась совсем одна со своими коровами и молоком. Ей и без того было трудно, все-таки дом, в котором постоянно нужно что-то ремонтировать, подправлять, подкрашивать и подмазывать, что-то менять, и в основном она делала все сама или же приглашала местных работяг, которые за бутылку ей что-то делали, и никогда она не смела попросить об этом Вадима. Понимала, что он приехал к ней из Москвы, чтобы отдохнуть, расслабиться, о какой крыше или заборе можно говорить? Она жалела его, почти по-матерински. И вот теперь оказалось, что все жертвы были напрасны.

Людмила вспомнила о Никитине. Начала вспоминать во всех подробностях его визиты, подарки, разговоры. Тогда, когда был жив Вадим, они казались ей какими-то даже стыдными, эти его предложения руки и сердца, эти объяснения в любви и обещания райской жизни на ферме, ведь она была почти замужем.

Теперь же его слова, всплывшие в ее памяти, она начала воспринимать как спасительные. Ей предлагали другую жизнь, любовь, защиту, заботу, достаток, семью. К тому же Никитин был хорош собой. И вообще, где были ее глаза и, главное, мозги, когда она ему отказывала? Совсем ослепла, оглохла и уж точно ничего не соображала. Почему давно не порвала с Вадимом? Как такое могло случиться, что она столько лет закрывала глаза на его измены и обман? Он, который якобы мечтал построить дом на берегу реки, зачем купил квартиру? Он мог бы построить дом на эти деньги и сделать счастливой Людмилу. Однако сам поселился на Садовой-Каретной, куда продолжал водить своих баб. А насытившись ими, наевшись этой грязи, он приезжал в Полевую, где находил все то, чего не хватало ему в Москве, — чистую постель с чистой женщиной и чистой едой. А еще — главное — любовь и преданность Людмилы. Все то, чего не было в его той, другой жизни.

Вот так целый день после ухода капитана Лазарева размышляла о Вадиме и своей несчастной жизни Людмила. Она выпила несколько рюмок вишневой наливки и ближе к ночи приняла решение во что бы то ни стало встретиться с Никитиным и поговорить. Когда она, подушившись самыми лучшими своими духами и набросив дубленку, вышла на улицу, ее моментально сковала, остудила и отрезвила сухая и колючая метель. Вся Полевая давно опустела и притихла, даже собаки, промерзнув до костей в своих будках, не в силах были лаять. Людмила не сразу и поняла, что забыла надеть шапку, и обнаружила это, когда была уже далеко от дома, но по-женски рассудила, что без шапки, с распущенными волосами она будет смотреться еще более эффектно и привлекательно и что Никитин, увидев ее всю такую расхристанную, растерянную и несчастную, сразу пригласит ее в дом. А уж там-то она не растеряется: и слова нужные подберет, чтобы он все понял и принял ее, и лаской не обделит.

Но когда она, добежав до его дома, увидела у ворот машину капитана Лазарева, ей стало так обидно, что план ее не сработает и что она напрасно так рисковала своим здоровьем, проделав такой долгий путь, что чуть не заплакала. Но обратного хода не было — ей непременно надо было уже попасть в его дом, согреться, иначе она подхватит воспаление легких и умрет. Так она думала, давя пальцем ледяную черную кнопку звонка, пока не заметила за окном какое-то движение. Никитин вышел и, увидев ее, покачал головой.

— Люся!

— Ты уж прости меня, что я так поздно, да и не вовремя… — начала она говорить, задыхаясь морозным воздухом и чувствуя, как у нее уже темнеет в глазах. — Вижу, у тебя этот… мент… Ты уже знаешь, что произошло… Теперь, когда его нет, я могу сказать тебе…

Она говорила быстро, проглатывая окончания слов, но стремясь донести до него главное: Вадима нет, он был тираном и скорее всего преступником, она его боялась, а потому не могла ответить на его, Никитина, чувства. Она предавала теперь уже мертвого Вадима и делала это с легкостью, даже с удовольствием. Глядя на Никитина, такого огромного и сильного, на его большой и теплый дом, она видела уже себя в новой жизни, и это придавало ей сил.

— Люся, да ты успокойся. Пойдем в дом, чего стоять на ветру? Холодно же, а ты даже без шапки!

Она стояла, смотрела на него и искала еще какие-нибудь слова, чтобы он все понял, чтобы все, что она хотела ему сказать и что чувствовала, он смог прочесть в ее взгляде.

— Ты пешком сюда пришла! По такой непогоде! Что ты хотела мне сказать?

Ей на какой-то момент стало жарко, как если бы у нее мгновенно поднялась температура. Она вдруг поняла, что именно сейчас, вот в эту самую минуту решается, возможно, ее судьба.

— Ты что, действительно ничего не понял?

Она приподнялась на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала его в губы. И он, этот приятный на вкус мужчина, который столько времени находился рядом и так много раз предлагал ей себя, ответил на ее поцелуй.

— Люся… — Никитин вдруг, словно до него только что дошло, что женщина, о которой он так долго мечтал, пришла к нему сама, что вот она стоит и ее просто надо взять, набросился на нее и принялся целовать. — Да ты ж моя хорошая… Ты не представляешь, как я тебя люблю…

Внезапно он оторвался от нее, отстранился, продолжая держать ее за плечи, и, глядя на ее маленькое бледное лицо, утопавшее в пушистой чернобурке, начал говорить что-то о похоронах, что он поможет ей во всем, чтобы она теперь вообще ни о чем не беспокоилась.

Людмиле казалось, что вместо головы у нее ледяной шар.

— Отвези меня домой, пожалуйста, я что-то совсем замерзла.

— Да, хорошо, вот только сбегаю, предупрежу человека, что отъеду, да и ключи от машины возьму.