Вскрытие показало... - Патрисия Корнуэлл

– А упоминали ли вы об этом в предварительных отчетах? – поинтересовался Эмберги, закончив писать.

Вот оно. Наконец-то понятно, что у него на уме. Впрочем, мне понадобилось лишь несколько секунд, чтобы успокоиться. Эмберги имел в виду предварительный отчет о ходе расследования. Эксперт просто описывает то, что видит на месте преступления и узнает от полиции. Данные в таком отчете не всегда точны, потому что он пишется в не самых подходящих для сосредоточения условиях и до вскрытия.

К тому же пишут отчет не судмедэксперты, а обычные практикующие врачи, добровольцы, за пятьдесят долларов, положенных за каждый выезд на место аварии, самоубийства или убийства, способные сорваться с места среди ночи или испортить семье выходные. В первую очередь они должны определить, требуется ли вскрытие, все подробно описать и сделать побольше фотографий. Даже если один из врачей-волонтеров, находящихся у меня в подчинении, и спутал спросонья колготки с поясом, никакого криминала в этом не было – мои врачи никогда не давали интервью.

Но Эмберги уперся рогом:

– И все же я хочу знать, были ли упомянуты в предварительных отчетах коричневый пояс и окровавленные простыни.

– Нет, по крайней мере не так, как об этом писали журналисты.

– Знаем мы, как пишут журналисты – делают из мухи слона, – встрял Таннер.

– Послушайте, – начала я, по очереди оглядев всех троих, – если вы намекаете на то, что информация просочилась в прессу через моих врачей-добровольцев, то вы глубоко заблуждаетесь. Я прекрасно знаю обоих врачей, которые писали отчеты о первых двух убийствах. Я с этими людьми уже несколько лет работаю. Они ни разу не прокололись. Отчеты по третьему и четвертому убийствам я составляла сама. Журналисты получают сведения не из моего офиса. На месте преступления толклось достаточно народу – проболтаться мог кто угодно. Хотя бы ребята из бригады "скорой помощи".

Эмберги заерзал в кресле – заскрипела кожа.

– Я это проверил. Всего было задействовано три бригады. Ни в одном из четырех случаев ни один санитар не появлялся непосредственно на месте преступления.

Я спокойно заметила:

– Как правило, неизвестные источники при ближайшем рассмотрении оказываются сложной комбинацией источников известных. Ваш "медицинский источник" может быть этаким дайджестом: что-то сказал санитар, что-то – полицейский, остальное журналист подслушал или подсмотрел, пока вертелся около дома жертвы.

– Все это вполне возможно, – кивнул Эмберги. – Думаю, никто из нас не считает, что информация в прессу просачивается из главного офиса судмедэкспертизы – по крайней мере, что она просачивается умышленно...

И тут я взорвалась.

– Умышленно? Вы что, намекаете, что мы умышленно информируем журналистов? – Я уже приготовилась привести убийственные аргументы в свою защиту, однако слова внезапно застряли у меня в горле.

По шее вверх поползла горячая волна. Я все поняла. Моя база данных. Неужели Эмберги намекает на вторжение в мою базу данных? Откуда же он узнал?

Эмберги продолжал как ни в чем не бывало:

– Люди любят поговорить, и наши сотрудники не исключение. Вечером поделился с женой, назавтра рассказал приятелю – и все без задней мысли. Теперь поди найди крайнего. Как говорится, слухами земля полнится. Оглянуться не успеешь – а журналюгам уже известно все и даже больше. Мы должны выяснить, чьих это рук дело – камня на камне не оставить, но выяснить. Надеюсь, вы понимаете, что утечка кое-каких сведений – уже произошедшая утечка – может существенно усложнить расследование?

Таннер был лаконичен:

– Мэр очень недоволен. Мало того что Ричмонд лидирует по количеству убийств на душу населения, так еще и пресса расстаралась. Более неподходящий момент для таких статей и представить трудно. У нас тут отелей понастроили для конференций, а после сообщений про маньяка кто к нам приедет? Кому охота жизнью рисковать?

– Никому, – холодно отвечала я. – Только вряд ли кто-нибудь одобрит такую позицию городских властей. Вряд ли кому-нибудь будет приятно узнать, что мэр только и думает, как бы не сократились доходы от туризма.

– Кей, – Больц попытался меня урезонить, – никто ничего такого не имел в виду.

– Ни в коей мере, – поспешно встрял Эмберги. – Но мы все должны учитывать. А ситуация чревата. Одна ошибка с нашей стороны – и нам всем несдобровать.

– Несдобровать? Почему? – спросила я осторожно и по привычке посмотрела на Больца.

Больц напрягся – видно было, что он нечто знает. Наконец он неохотно произнес:

– Из-за последнего убийства мы все словно на пороховой бочке. В деле Лори Петерсен есть некие обстоятельства, о которых пока не говорят. Слава Богу, журналисты еще не пронюхали. Правда, это только дело времени. Кто-нибудь да разузнает, и если мы первые не решим проблему – без шума и пыли, – то слетит немало голов.

Эстафету перехватил Таннер – его длинное, точно фонарь, лицо было мрачно, как этот же фонарь после акта вандализма.

– Здесь пахнет крупной судебной тяжбой. – Таннер посмотрел на Эмберги и, прочитав во взгляде последнего одобрение, продолжал: – Видите ли, произошла роковая ошибка. Оказывается, Лори Петерсен звонила в полицию из дома в ночь с пятницы на субботу. Мы узнали об этом от одного из дежуривших тогда диспетчеров. Без одиннадцати минут час оператор службы 911 зафиксировал звонок. На экране компьютера появился адрес дома Петерсенов, но связь тут же прервалась.

Ко мне наклонился Больц.

– Если помнишь, телефон стоял на прикроватной тумбочке, а шнур был сорван со стены. Наша версия: доктор Петерсен проснулась, когда убийца проник в дом. Она дотянулась до телефона, однако единственное, что успела, – набрать 911. Ее адрес появился на экране, но и только. Подобные звонки положено переадресовывать полиции. В девяти случаях из десяти это детишки забавляются, однако полиция обязана проверять все звонки. Вдруг у человека сердечный приступ или припадок? Вдруг на него напали? Поэтому оператор должен присваивать таким звонкам первую степень важности и переадресовать их дежурному патрулю, чтобы тот как минимум приехал по указанному адресу и проверил, все ли в порядке. А ничего подобного оператор не сделал. Он присвоил звонку Лори Петерсен четвертую степень важности. Сейчас этот оператор отстранен от работы.

Вмешался Таннер:

– В ту ночь в городе было неспокойно. Телефон разрывался. А чем больше звонков, тем легче ошибиться при их распределении. Вот оператор и присвоил звонку Лори Петерсен четвертую степень важности. Будь звонков поменьше, он и классифицировал бы их иначе. Беда в том, что после того, как звонку присвоен номер, исправить ничего уже нельзя. Диспетчер рассматривает звонки в порядке убывания степени важности. Он ведь не знает, что стоит за каждым звонком, и не узнает, пока до звонка не дойдет очередь. А с какой радости диспетчер станет заниматься звонком четвертой степени важности, прежде чем разберется со звонками первой, второй и третьей степеней?