О ком молчит Вереск. Вторая часть дилогии - Ульяна Соболева

Впервые в своей жизни он рыдал тогда. Как мальчишка. Уткнувшись лицом в худое плечо Мао, чувствуя, как тот стискивает его морщинистыми руками.

— Поплачь. Силен не тот, кто не проронил ни слезы, силен тот, кто омыл слезами проклятые души своих врагов и по их трупам взобрался на вершину радости»

Терпкий аромат духов ворвался пунцовым облаком в воспоминания и заставил отпрянуть от окна.

— Вот и все. Все твои гости разъехались.

Голос Эльзы, так он называл свою жену, вызвал приступ раздражения.

— Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не входила ко мне без стука.

Не оборачиваясь, прикладывая ладонь к стеклу, чтобы дотронуться до ползущей снаружи капли.

— Почему я не могу войти к тебе? Почему ты столько всего мне запрещаешь, Сальва? Мне…своей жене.

Резко развернулся и схватил ее за горло.

— Не жене. Нет. А актрисульке, которой я плачу за каждый день, что она играет свою роль.

— Так дай…мне ее сыграть во всем. Я смогу доставить тебе наслаждение.

Ее рука потянулась к его паху, но он перехватил ее и сдавил запястье.

— Когда я захочу трахнуть шлюху, я тебя позову, и мы обговорим цену.

— Что? Что не так? Это из-за нее, да? Из-за этой… которая замужем за твоим братом, я видела, как ты смотрел на нее! Ты ее трахаешь? Вы любовники? Вот почему ты отталкиваешь меня?

— Нет. Все гораздо проще. Я тебя не хочу.

— А ее хочешь? Разве она не шлюха, если трахается и с тобой, и с твоим братом?

От ярости заклокотало в груди, и Сальва ударил ее по щеке и сдавил руку еще сильнее, заламывая за спину.

— Еще раз заговоришь о том, что тебя не касается, еще раз посмеешь сказать о ней что-то плохое, и я стану вдовцом.

Почти прижался лбом к ее лбу и встретился ошалелым взглядом с перепуганными глазами Эльзы.

— Мне больно! — пропищала, глядя на него со слезами страха и обиды.

— Пошла вон!

Толкнул ее к двери и снова отвернулся к окну.

— Сволочь! Больной на всю голову ублюдок! Ты не мужик!

Раздвинул шторы полностью и усмехнулся, когда зигзаг молнии вспорол черный хаос потемневшего от урагана неба. Сегодня они так созвучны с природой.

— Для того, чтобы быть мужиком, не обязательно тыкать членом в каждую шмару, а теперь исчезни, или этот день станет твоим последним в этом доме, если не просто последним.

Услышал, как хлопнула дверь, и снова тронул стекающие по стеклу слезы.

«А ее хочешь? Разве она не шлюха, если трахается и с тобой, и с твоим братом?»

А ее он хотел…

И изо всех сил врезал по стеклу так, что оно раскололось на части, и осколки вылетели во двор, а по сломанным краям, торчащим из рамы, вперемешку с дождем стекали алые капли.

Снимая ложные покровы

Рисуя перышком узоры

По вскрытым венам осторожно

Сшивая очень нежно кожу

Чтобы сорвать опять до мяса

Моя любовь к тебе ужасно….

Прекрасна…

Лютой безнадегой….

Где молятся уже не Богу

Друг другу…

С дьявольским цинизмом.

Упав вдвоем безумно низко

Так низко, что спасаться поздно

И мы вдвоем рисуем звезды…

(с) Вереск (Ульяна Соболева)

Я должна была услышать от него самого. Мне нужно было смотреть ему в глаза и понимать — не ложь ли это. От одного осознания, что Сальва сидел двенадцать лет… двенадцать лет провел взаперти, а не разгуливал по странам и континентам в поисках приключений, я сходила с ума.

Все эти дни мне казалось, я не живу, а барахтаюсь в прошлом. Как будто ищу, где найти зачатки его лжи, за что зацепиться, чтоб не было так больно, чтоб душу не жгло раскаленным железом.

Каждую ночь лежала в постели без сна, глядя куда-то в ночную темноту, куда-то в свое прошлое и в свои собственные мысли.

В наши последние дни вместе в Китае. В нашу бешеную смертельную страсть, от которой вроде бы и не осталось и следа, а на самом деле она яростно продолжала клокотать во мне.

Во дворе раздался звук отъезжающей машины. Ворота раскрылись и за кем-то закрылись. Кто-то только что уехал из усадьбы. Встала с кровати и подошла к окну. У нас были гости? Или это мой муж уехал посреди ночи? Что-то случилось?

Прислушалась к звукам в соседней спальне и тихо постучала в дверь.

— Маркус? Ты там?

Никто не отозвался. Я толкнула внутреннюю дверь между нашими комнатами и вошла к Марко. Никого нет. Постель застелена шелковым покрывалом, свет выключен. В комнату пробивается тусклый свет полной луны.

Я включила ночник и заметила на столе какую-то бумагу. Подошла, чтобы посмотреть. Покрутила в руках. Какая-то накладная. Мне это ни о чем не говорит. Хотела выйти из комнаты, но вдруг увидела приоткрытый нижний ящик его секретера.

Я никогда не была слишком любопытной и всегда искренне считала, что человек имеет право на свою личную жизнь. Имеет право на нечто свое, никому недоступное. Я бы никогда не прочла чужое письмо и не стала смотреть через плечо кому-то, кто что-то пишет за компьютером.

Но тут в меня словно что-то вселилось, и я дернула этот ящик. Ничего особенного. Какие-то тетради, конверты. Я бы так его и закрыла, но мое внимание привлекла потрепанная темно-рыжая обложка. Мне казалось, что я ее где-то видела.

Протянула руку, достала старую общую тетрадь. Перевернула первую страницу, а там ноты. Сначала бросило в жар, затем в холод. Никто не мог писать ноты, кроме…кроме Сальвы.

Поднесла тетрадь к лицу, и в ноздри ударил знакомый запах. Так бывает, что вещи человека впитывают его аромат настолько сильно, что даже спустя долгие годы он сохраняется на страницах книг, в одежде, в тетради…

Перевернула несколько страниц.

Опять пылать в твоих глазах,

До пепла в них живьем сгорая,

Тебя, как кипяток, глотая

С осадком крови на губах.

Безжалостно чертить узор

На белой, как пергамент, коже.

Нежнее оба мы не сможем

Кричать друг другу о любви.

Макнув перо в надрез на сердце,

Вести полосками за грань,

Безумием возвращая дань,

Втирая в вены нас усердно.

Чтоб ядом снова мчалась кровь,

Шагами в бездну мы срывались,