Сага о Рорке - Андрей Астахов

– Словенин виноват, – вступился Турн. – Рорк лишь принял вызов.

– Пошел прочь! – заревел Браги на кузнеца. – Эта глупая драка могла стоить жизни двум воинам и поссорить союзников. Анты спят и видят голову Рорка, насаженную на копье.

Рорк швырнул секиру в снег, побрел к лагерю, бормоча что-то в гневе. Турн вознамерился его догнать, но Браги удержал его:

– Оставь его. И прости меня за резкость.

– Ты несправедлив к нему, – горячился Турн. – Он не виноват.

– Я знаю, что делаю.

– Вижу всадников! – закричал вдруг дозорный на башенке у ворот.

Забил большой медный гонг, переполошив весь стан. На тыне появились лучники, готовые к бою, а у ворот столпились викинги и анты, на ходу поправляя доспехи, занимая места для предстоящего боя.

Но неведомых всадников было лишь трое – осанистый могучий муж на крепкой лошади ехал чуть впереди, двое сопровождающих ратников в панцирях и шлемах за ним везли два стяга – белый, без всяких изображений, и ярко-алый со странным гербом: стоящий на задних лапах волк вздымал в передних меч и корону.

– Бирюч от нашего приятеля Аргальфа, – промолвил Браги.

Вскочив в седло, Железная Башка и еще два воина поехали навстречу парламентерам. Их разделяло не более тридцати футов, когда посол Аргальфа подал голос.

– Ты ли Браги Ульвассон, храбрый вождь народа норманнов? – спросил он по-норманнски.

– Это я. Чего ты хочешь?

– Я Гаэрден, герцог моего повелителя, короля Банпора, Готеланда и Пруссии, сеньора Ансгрима и Форнси, властелина Лугодола, Гроэллина и Края Десяти замков, всемилостивого Аргальфа.

– Я слушаю тебя, – Браги выставил вперед огненную бороду.

– Мой король очень огорчен тем, что славное норманнское войско совершило весьма недружественный поступок у Алеавариса. Он, однако, простил тебя, Браги, за твою недальновидность и потому желает решить дело миром. Он предлагает тебе беспрепятственно покинуть побережье Готеланда со всеми людьми, имуществом и кораблями. Твое согласие будет расценено, как заключение мира между моим королем и народом севера.

Браги опешил от невероятной наглости посла, говорившего столь оскорбительные вещи с полной невозмутимостью. Он так задрал подбородок, что теперь его борода была направлена прямо в грудь Гаэрдена.

– Твой король простит меня? – раздувая щеки, выпалил он. – Твой король так милосерден, что прощает вооруженного и полного сил противника без боя? Странное милосердие!

– Мой король не хочет войны, – терпеливо пояснил Гаэрден. – Да будет тебе известно, что королева Готеланда Ингеборг в руках моего господина и благословит судьбу за это.

– Вы пленили Ингеборг? – вскричал Браги.

– Королева – гостья моего короля. С ней обращаются по-королевски. Ее величество ни в чем не терпит утеснения, более того – мой господин окружил ее заботой и преклонением. Королева Ингеборг признала право моего властелина на престол Готеланда.

– Не верю! Все это ложь!

– Славный Браги может сам убедиться в этом. Вот письмо, начертанное рукой ее величества Ингеборг, – Гаэрден вынул из-за пазухи свиток харатьи, почтительно передал ярлу.

Браги был ошеломлен. Он ожидал всего, только не этого. Пленение Ингеборг было неожиданной и страшной развязкой.

– Мой король дает тебе две недели на раздумье, – продолжал Гаэрден с убийственной невозмутимостью, совершенно не давая Браги опомниться. – В эти две недели он будет считать вас гостями, пусть и незваными. Но если через две недели вы все еще не покинете Готеланд, мы атакуем вас. Мой король надеется, что такой славный и отважный воитель, как ты, благородный Браги, сможет принять верное решение.

Железная Башка стиснул кулаки. Он был готов дать тысячу дерзких ответов на предложение этого наглого посла, но сдержался. Лис опять победил тигра.

– Я подумаю, – ответил он. – Что еще ты уполномочен мне передать?

– Только этот дар от моего короля. – Гаэрден подал знак одному из своих людей, и тог, отцепив от луки седла большой кожаный мешок, бросил его в снег, к копытам коня Браги. – Прими, король посылает ею тебе в знак доказательства искренности его слов.

– Ничего мне не надо!

– От даров моего короля нельзя отказываться, они предскажут тебе твою судьбу! – Гаэрден поклонился. – Пусть твои боги благословят тебя, ярл!

Посол развернул коня, и вся троица парламентеров пустилась галопом по снежной равнине, поднимая искристые облака снега, оставляя за собой клубы пара.

– Наглые собаки! – выругался Браги, когда всадники Аргальфа исчезли за дюнами. – Торвальд, посмотри, что в мешке. Клянусь змеем Мидгард, меня так и подмывает растоптать его копытами коня.

Воин спешился, развязал веревку, стягивающую горловину мешка, вывалил содержимое на снег. Кони с храпением попятились назад.

Одну голову Браги узнал сразу: это была голова маркграфа Винифреда Леве. И лишь по длинным седым волосам на второй голове, лицо которой было страшно размозжено ударом Моргенштерна или секиры, норманны опознали Вортганга.

Впервые за много лет Ингеборг пожалела, что приняла христианство. Учение Христа запрещало самоубийство, а бывшей королеве Готеланда больше не хотелось жить.

Ее пленили так неожиданно, что никто ничего не успел понять. Кто-то ворвался в шатер, пронзил мечом служанку. Кажется, она лишилась чувств. Потом, когда сознание вновь вернулось к ней, она поняла, что ее перекинули через седло, как овцу: ее голова болталась у стремени, и она видела железный сапог-жамб всадника с острой шпорой. Веревки, которыми ее спутали, душили ее. Потом были мимолетные жуткие видения – отрубленная голова одного из юных меченош с раскрытыми глазами, умирающий Коршун со страшной раной в животе, Рогериус, заливающий снег своей кровью. Конь волочил по снегу тело Зайферта. В глазах мертвого маркграфа застыл ужас. Королеве стало дурно, и она опять потеряла сознание.

Время будто остановилось. Ее сняли с седла, тащили куда-то, и она узнавала переходы Шоркианского замка. Когда-то она была здесь хозяйкой. Или она уже умерла, и это демоны волокут ее душу в ад? Разум не воспринимал действительность. С нее сняли веревки, окровавленную одежду, повели купаться. Кто-то держал ей голову, чтобы она не захлебнулась. Затем ей насильно влили в рот какое-то питье, от которого нестерпимо захотелось спать. Больше Ингеборг не помнила ничего.

Она проснулась в своей спальне, где каждая вещь была ей до боли знакома и где прошло почти двадцать лет ее жизни. Это было удивительное чувство, и Ингеборг забыла на некоторое время обо всем, что с ней случилось. Она поняла, что жива.

Ее чувства обострились, нахлынули воспоминания. Знакомые ощущения, знакомая обстановка воскресили прошлое. Все было в минувшие годы – ненависть и любовь, страх и ревность, боль и радость, счастье и отчаяние. Здесь, на этом самом ложе, она родила Аманду. Здесь, на этом самом ложе, умер ее первый муж Гензерик. Так смешались в ее жизни счастье и смерть, что никак их не разделить. Теперь же в жизнь Ингеборг вошло еще одно страшное, нестерпимое слово – плен.