Осень на краю - Елена Арсеньева

– Вот какая была в Балахне на днях история: началась дракасреди парней, потом пристали мужики, и в конце концов дралась чуть ли не всяулица. В ход пошло все, что может служить оружием: колья, вилы, топоры, ножи,кастеты, трости. Некоторые были вооружены даже шилом. Один парень, убегая отпреследующих его и видя, что дело его плохо – могут догнать, пустился нахитрость: сбросил с себя куртку, а сам, пользуясь темнотой, юркнул в ближайшийдвор. Преследователи думали, что это упал и лежит преследуемый, и набросилисьна пальто. Пальто обратилось, как впоследствии выяснилось, в решето: все былоисколото. Многие из сражавшихся оказались потом в больнице. Один изранен кудакак серьезно, и очень возможно, что умрет. Спросите, из-за чего же началась всякаша? Да ни из чего. Или, вернее, из-за «кислушки». Ведь в окрестностях Сормоваво многих селениях варят особый напиток – «кислушку», а сваривши – пьют, анапившись – дерутся. Я не знаю, из чего варят «кислушку», но, кажется, основнаясоставная часть – дрожжи. Употреблявшие напиток говорят, что «кислушка» –препротивная вещь, но опьянеть от нее можно… получше, чем от водочки. И ещеодно свойство у «кислушки» – она человека в бешенство вводит. «Бывало, когда онводку пил, – рассказывала одна баба о своем муже, – то никогда пьяный небуянил, а выпил в прошлый раз не больше трех бутылок «кислушки», такпогляди-ка, что накуролесил: печку изломал, перину топором изрубил…» Туго внаших краях трезвость прививается! – нравоучительно заканчивал Силантьев.

И все принимались обсуждать неискоренимую тягу в русскомнароде к пьянке, и кто-то непременно вспоминал Владимира Мономаха, мол, Русиесть веселие пити, не можем без того жити, и в этом сходились все единодушно –о прежнем же споре забывали. Потому-то Шатилов и смотрел на Силантьева сумилением, привечал, хвалил за умение разрядить всякую обстановку, называл егооплотом державы, прочил, что в будущем такие вот умеренные демократы из народаукрасят любой правительственный кабинет своей житейской, глубинной мудростью…

Лидии Илья Матвеевич тоже в общем-то нравился. А Олег егоотчего-то терпеть не мог и называл горьковским старцем Лукой. А еще чаще –Платоном Каратаевым и Иудушкой Головлевым. Честно говоря, пытаться понять,отчего эти три столь различных литературных персонажа слились в голове сына внечто единообразное, у Лидии не имелось никакой охоты. Со своими бы делами разобраться!

А впрочем… Если честно, если совсем уж положа руку на сердцесказать, то ни с чем особым разбираться ей не приходилось, поскольку дел вовсене было. После гибели Бориски и исчезновения Андрея Туманского, последнее«партийное поручение» которого ей пришлось-таки выполнить прежде всего потому,что оно доставило ей несравненное наслаждение чувством власти над семейкойРусановых, а главное – над Константином, из-за которого Лидия лет двадцатьназад чуть жизни себя не лишила – сейчас уж точно не стала бы из-за него вВолгу кидаться, так что верно говорят, мол, все на свете относительно! – таквот, после того как этот «социал-революционный» период в ее жизни закончился,жила она скучно, уныло, однообразно, пробавляясь разве что тем, что чрезмерночасто бывала у Русановых, зная, что все они как один ее на дух не выносят.Лидия не сомневалась, что Constantin noble, благородный Константин, не выдал еени деткам, ни сестрице Олимпиаде Николаевне, но вовсе не потому, что пощадилЛидию, ее реноме в глазах семьи, – щадил он прежде всего собственное реноме,развратник несчастный, двоеженец пакостливый, лицемерный Тартюф! – и с трудомскрываемая неприязнь к ней проявляется у всех Русановых как бы интуитивно.Однако ей было плевать на их неприязнь. Чем хуже, как говорится, тем лучше!Бывать у них, наблюдать за ними было чуть ли не единственным лекарством отмертвящей скуки, владевшей всем существом ее после исчезновения из ее жизниБориски и Туманского.

Ей не хватало этой парочки отъявленных злодеев! Среди такназываемых «порядочных людей» Лидия Николаевна Шатилова, отчаяннаяавантюристка, как и все сестрички Понизовские (нет, в семье не без урода,добродушная корова Олимпиада тому свидетельство), чувствовала себя белойвороной. Ей не хватало грубой страсти Бориски и собственных стонов, которые онаиспускала в его объятиях. Ей не хватало утонченного интриганства Туманского исвоей постыдной зависимости от того и другого. В каком-то иностранном журналеЛидия вычитала о теориях модного в Европе доктора Захер-Мазоха и теперь с извращеннымудовольствием (с таким же почти, с каким раньше в глубине души называла себяшлюхой) именовала себя мазохисткой.

И все же она переоценила собственную жажду страданий и свойпресловутый авантюризм! Потому что, когда Илья Матвеевич Силантьев однаждыявился в дом управляющего заводом – якобы повидаться с господином Шатиловым (вто время как каждая собака в Сормове знала, что управляющий по вызову хозяевзавода отбыл в Москву), а потом выяснилось, что ему нужна Лидия Николаевна, – унее и возникло это ощущение себя подстреленной птицей со свернутой набокголовой. Никакой радости и оживления, обещанных доктором Мазохом!

– Я ведь на самом деле к вам, – как-то особенно просветленноулыбаясь (при виде его улыбки Лидия вспомнила Иудушку Головлева, с которымсравнивал Силантьева сын), проговорил Илья Матвеевич. – Мне один ваш знакомыйсказывал привет вам передать.

Черт знает почему, Лидия подумала в ту минуту о Мистакиди –молодом инженере сборочного цеха, среди предков которого были греки, оттого они носил такую фамилию, красивом, словно Патрокл или Эней. «Эллинский ирой» явноготов был пофлиртовать с обворожительной мадам Шатиловой… ну а она в егоприсутствии начинала чувствовать, что возрождение к жизни все же для неевозможно. А пуркуа па?!

– Знакомый? – вскинула Лидия брови, и голос ее зазвенелкокетливо и возбужденно. – Какой еще знакомый?

– Андрей Дмитриевич Туманский. Помните такого?

У Лидии упало сердце, а сама она упала в кресло. Потрясениебыло настолько сильным, что не нашлось даже сил прятаться за дешевые уловкитипа: ах-кто-это-я-и-думать-забыла-про-этого-господина. Она полулежала вкресле, мелко, часто дышала, вглядываясь в добродушное лицо Силантьева, истрастно жалела, что не обзавелась в свое время (хотя шашни с отпетым боевикомБориской вроде бы впрямую располагали к этому!) оружием. Убить его, убить… –вот единственное, чего ей сейчас хотелось.

Потом кровавая муть отошла от глаз, а кровавый, железистыйвкус во рту как-то поутих.

– Вижу, помните Андрея Дмитриевича, – кивнул Силантьев,довольный, словно клоп. – Он просил вам одну просьбу свою передать.

– А вот я сейчас как возьму и протелефонирую в полицейскоеуправление, – проговорила Лидия со всем возможным и невозможным спокойствием. –И попрошу поскорей приехать, чтобы у вас с пристрастием выспросили, с какойтакой радости вы мне приветы от эсера беглого, полицией разыскиваемого, шлете…