Осень на краю - Елена Арсеньева

Ох, лукавила она! На самом деле не жила и не обходилась, онимучили ее денно и нощно, спать не давали. Вернуться бы туда… Вернуться – и всеначать сначала. Всем отомстить, расставить фигурки на шахматной доске Жизни посвоему произволу, а не так, как они стоят теперь. Да, некоторые расставить, анекоторые смести – небрежно, одним движением ладони: Смольников, агент Охтин,этих в первую очередь, конечно, и Сашку Русанову не забыть, и…

Она вздрогнула. Что такое? Блеяние слышится, что ли?

Мурашки побежали по спине.

Блеяние раздавалось словно из-под земли. Может, это ужеправят свой шабаш черти, желтые и синие?

Марина пошла совсем тихо. Блеяние приближалось. Э, да воноткуда оно доносится, из той свежевырытой могилы! Похоже на то… И кто-тобьется, топочет там… Да ведь это, кажется, коза! Никаких чертей – коза, самаяобыкновенная! Ну, может, козел – не видя, утверждать трудно. Животина небосьсорвалась в приготовленную могильщиками яму, пока бродила по холмикам,общипывая травку.

Эх, бедная коза, ну что же делать, придется тебе до утрапомучиться… Марине тебя в одиночку не вытянуть, а звать на подмогу некого. Ктому же у нее еще свои дела не сделаны…

– Потерпи, – сказала Марина громко, словно коза могла ееуслышать и понять. – Потерпи до утра, а я, как рассветет, пошлю Сяо-лю ксторожу, и он тебя вытащит.

Коза, похоже, услышала ее голос и от неожиданности умолкла,словно пыталась понять, что ей говорят. И в некое краткое мгновение тишиныМарина вдруг уловила хруст травы за своей спиной – хруст травы под чьими-тошагами.

Обернулась – и увидела высокую, даже, ей показалось,непомерно высокую фигуру, белую, странно колышущуюся, которая приближалась кней в потоках лунного света и протягивала вперед руки…

«Могильные черти не синие и не желтые, они белые!» – успелаподумать Марина, прежде чем свалилась в глубокий обморок.

Она очнулась оттого, что кто-то легонько трепал ее по щекам,приговаривая:

– Ну-ну, фрейлейн… Очнуться! Фрейлейн… А, zum Teufel!

Zum Teufel? Это значит по-немецки – к черту. Черти, что же,говорят по-немецки? Или это могильный морок?

Марина открыла глаза и увидела вполне человеческое лицо,склонившееся над ней. Черты не различишь, но это мужчина, лет сорока, стревогой глядит на нее…

– Вы тут никого не видели? – спросила Марина, удивляясь, какслабо звучит ее голос.

– Кого именно? – осведомился незнакомец очень вежливо, нонесколько странно выговаривая слова.

«Белого черта», – чуть не сказала Марина, но вовремяспохватилась и промолчала.

– Я видел line Ziege, – сказал человек, все так же странно,с отчетливым акцентом. И повторил по-русски: – Коза, так, правильно? Оченьгромко кричать… мяукать… Нет, не знаю, как по-русски!

– Вы немец? – наконец-то дошло до нее.

– Австриец, – проговорил мужчина мягко. Глаза его былизатенены длинными ресницами, и Марина раздраженно поморщилась. Она не терпеладлинных ресниц у мужчин!

Австриец встревожился, почувствовав ее недовольство:

– Вы не выдадите меня полицай?

– Зачем?! Почему?! – непомерно удивилась Марина. И тотчассообразила: – О… вы пленный?

– Ja, ja, – кивнул он с улыбкой, и она увидела блеск егозубов в лунном свете. – Nat?rlich!

– Как вы здесь оказались? Ведь ваш лагерь далеко, наНиколо-Александровской пристани.

– О нет, я не оттуда. Мы сейчас стоим в казармах,Артиллерийская гора, близко здесь… близко сюда.

– А что вы здесь делаете? – спросила Марина, попытавшисьсесть.

– Нет, нет, лежать, лежать! – строго велел австриец. –Возможно, вы ударять ваш голова. Я очень виноват. Я вас пугать. Я видеть коза…нет, я слышать коза, который очень громко кричать…

– Ну и что вы с ней сделали? – перебила Марина. – Почему онатеперь молчит? Вы ее застрелили?!

И она привстала было, но руки австрийца снова мягко надавилина ее плечи:

– Verboten! Нельзя! Надо лежать. Почему вы говорить, ястрелял коза? Я ее… как это… спасать!

– Вы вытащили ее из могилы? Сами? Один? – не поверилаМарина.

А мужчина поглядел лукаво:

– Нет, мы были два. Теперь он уходить, а я остаться с вами.

– Почему?

Он смотрел задумчиво:

– Я виноват. Я вас пугать. Я должен помогать. Я уже помогалвам. – Он улыбнулся, глядя ей в глаза: – И… es ist sch?n… это красиво.

– Что?! – Толстый Мопс, Мопся Аверьянова вытаращила глаза.Слово «красиво» по отношению к ней?!

– Красиво, да, – повторил австриец. – Когда красивая женщиналежит, она такая… она как будто… sie wartet seinen Mann… она ждет своегомужчину.

Марина растерянно моргнула, глядя в его затененные длиннымиресницами глаза. Он улыбнулся, вздохнул. Рука шелохнулась на ее плече, палецмедленно прошелся по ключице, скользнул в ямочку на горле и замер там, словно внерешительности.

Марина закрыла глаза. Чудилось, внизу ее живота возник иринулся вверх, к голове и сердцу, огненный ком, причиняющий сладкую боль.Прохладные пальцы австрийца проникли под расстегнутый ворот платья, погладилигрудь, накрыли ее ласковой чашечкой, легонько потерли сосок. Марина тихо ахнулаи обняла австрийца одной рукой, другой нетерпеливо таща вверх подол своегоплатья…

Они долго лежали, распластанные, тяжело дыша, почтиуничтоженные силой влечения, швырнувшего их друг к другу. Марина, у которой небыло мужчины уже больше двух лет, и этот солдат, который, очень может быть, незнал женщины с тех пор, как его призвали в армию… Они получили первоеторопливое утоление, оглушительно внезапное, бурное и сладостное чуть ли не дослез, однако оба знали, что еще не пресытились друг другом и даже ненасытились, только первый голод утолили, знали, что сейчас переведут дыхание –и снова прильнут друг к другу.

А все-таки что делал здесь этот австриец? Может, у негосклонность к меланхолии? Вот он и гуляет ночами по кладбищу, не думая овпечатлении, которое может произвести на случайного прохожего. Нет, конечно, онне ждал, что кого-то встретит здесь. Не ждал, что его выцветший зеленый мундирв лунном свете покажется Марине похожим на белые одеяния призрака или черта.