Алексей Орлов - Нина Молева

— А вот поди ж ты, канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин немедля ей весточку послал. Мол, государыне конец приходит, так чтобы вы, ваше высочество, о престоле для себя побеспокоились.

— Не верю! Бестужев-Рюмин?

— Он, он, Кирила, не сомневайся.

— Бестужев-Рюмин и чтобы так просчитался? Куда ж его опаска хваленая подевалася? Теплов мне в письме вычитал, да и в толк не возьму, чего старая бестия заторопился!

— Куда уж дальше, коли генералу-фельдмаршалу Апраксину самовольно предписал из Польши в Россию воротиться.

— А Апраксин?

— Что Апраксин? Воротился. Теперь государыня в великом гневе, да не о том толк, Кирила, — о тебе.

— Обо мне? С какой стати?

— А с той, что твои амуры с великой княгиней всему двору известны.

— Ну, уж скажете, братец, амуры!

— Ничего, выходит, и не было? Не махались вы с великой княгиней? Записочек друг другу не писывали — от большого ума? Никитка мой конвертиков раздушенных с половины великой княгини сюда не нашивал?

— И что тут такого? Великая княгиня наверняка их жгла — кто такую корреспонденцию хранить станет.

— Видишь, видишь! Сам признался про «такую корреспонденцию»! А коли до государыни дойдет, что делать будешь? Ты ей, благодетельнице нашей, всем, что есть, по гроб жизни обязан, а сам другого обжекту не нашел, акромя великой княгини. Знаешь ведь, нищего и вовсе в подозрении иметь будет. Оно и выйдет, что Разумовский-младший против государыни в пользу невестки ее ненавистной интригует, на престоле великую княгиню, полюбовницу свою бывшую видеть хочет.

— Да полноте, батюшка-братец, от того голова кругом пойдет, что вы себе вообразить можете.

— Коли я могу, то императрица наша Елизавета Петровна и вовсе подумает. Она, братец мой, никогда никому лишней веры не давала. Смеяться смеется, шутить шутит, а про себя совсем иное держит, нипочем не забудет.

— Государыня?

— А ты что думал, только и делала, что веселилась да на балах до упаду танцевала? Веселилась, верно. Танцевала ночи напролет, тоже верно. Иной раз занавесы в зале отдернут, на дворе утро, солнышко давно встало, у танцоров сил никаких нет, с лица спали, еле на ногах держатся, а она, матушка наша, только посмеивается. Личико, что маков цвет. Туфельки истоптанные сменит, и хоть снова в пляс.

— Так я о том и говорю.

— О том, да не о том. Пришло время наследника сватать, супругу ему выбирать. Бецкой принцессу Ангальт-Цербстскую в Петербург привез. Уж и дело сладилось, и препон, вроде бы, для свадьбы никаких. А государыня Воронцову Михайле Ларионовичу наказывает за перепиской принцессиной крепко-накрепко следить: нет ли с ее стороны умыслу какого в пользу иной державы. Бывалочка скажу ее императорскому величеству, мол, кому же еще и верить, а она, матушка наша, как вскинется. Ты, мол, друг нелицемерной, в дипломатии не силен, так и времени на рассуждения твои тратить не к чему. Вот ведь как!

— Вижу, батюшка-братец, тяжко вам болезнь государынина далась, а только смысла опасений ваших не пойму.

— Плохо, Кирила, коли разучился сам до всего доходить. Пораскинь умом-то: нельзя тебе более к великой княгине подходить. И дорогу к ней забудь! Неровен час, государыне что померещится. Тут и до ссылки рукой подать. Да и не хочу я, чтоб от Разумовских какое огорчение ее постигло. Не хочу!

— Батюшка-братец…

— Что? По глазам вижу, спорить собрался. И думать не моги. Пока я тебе за отца, воле моей не перечь. Знаю я, откуда ветер дует. Это все Теплов, нечистая его душа, вам с великой княгиней потакал. Он, нечестивец, вас сводил. Мне ли не знать! А теперь что еще крутит? Ну, учил он тебя попервоначалу, ну, по заграницам тебя возил, образованием твоим занимался, так когда это было. Что для юнца в девятнадцать лет в самый раз, то гетману всея Малороссии не пристало. Гони ты его, Кирила, гони, покуда до беды тебя не довел!

— Батюшка-братец, вы и до слова мне дойти не дозволяете.

— До слова! Опять свое гнуть станешь!

— Известно, свое. Только вы, батюшка-братец, и то в расчет возьмите, что век государынин нам неизвестен: долог ли, короток ли окажется.

— Дело Божье, известно.

— А коли Божье, не грех и о себе позаботиться.

— Как позаботиться?

— Да просто. Хотя ныне семейство наше в известном отстранении от дворца пребывает, однако же великий князь зло помнить умеет. Неровен час на престол вступит…

— Никогда великий князь от меня никакого неглижирования не видывал. Напротив, я всегда с великим почтением…

— Это вы так, батюшка-братец, полагаете. Оно на деле так и было, да ведь у его высочества на все свои причуды. Почем знать, как ему прошлое припомнится. Тетушки своей державной…

— И благодетельницы!

— И благодетельницы великий князь и не почитает, и не-любит. Разве что от крайней нужды пред ней предстает.

— Горько на то смотреть.

— Вот видите, батюшка-братец! Так ему ли былых верных друзей державной тетушки любить. Тут было — не было обид, все ими одними обернется.

— Твоя правда: добра не жди, хотя, кажется, ему бы скорее против Шувалова недовольство иметь.

— Огорчать вас, батюшка-братец, не хочу, только и утешать не время.

— Что ж тебе на ум пришло?

— А то, что не браните вы меня за великую княгиню. До крайности с ней не дойду, Бог свидетель, а так — для блезиру пусть уж все по-прежнему остается.

— Ой, не сносить тебе головы, Кирила Григорьевич! Ой, не сносить!

— А, может, и сносить. Случись что с императрицей, Петру Федоровичу недолго царствовать, помяни мое слово.

— Да ты что! Что говоришь, бесстрашной!

— Не любит его армия. Прусские порядки офицерам нашим ни к чему. Чем наши-то хуже?

— И что же?

— Да всякие разговоры идут в полках-то. Екатерина Алексеевна для каждого доброе слово найдет, каждого офицера по имени-отчеству помнит.

— Так ведь великий князь Петр Федорович, наследник законный, — родной внук блаженной памяти государя императора Петра Алексеевича Великого! А великая княгиня?

— Полно, полно, батюшка-братец! У великой княгини сынок есть — регентшей до его совершеннолетия стать может. Что ж ее-то сынок не законный?

— Да ведь это как шляхетство рассудит.

— О чем ты говоришь, батюшка-братец! Какое шляхетство? При чем оно тут? Когда ныне счастливо царствующая государыня законную правительницу Анну Леопольдовну с законным императором Иоанном Антоновичем арестовывать ехала, много ли с ней шляхетства было? Два Воронцовых да при них музыкант полковой пьяный — не так ли?

— О, Господи! И вспоминать не хочу: так к сердцу и подкатывает, страх какой!