The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

В то время как китайская черная металлургия (большая часть которой после Первой мировой войны перешла под контроль Японии) развивалась исключительно за счет официальных инициатив, индийскую сталь поначалу создавал один человек - Джамшедджи Тата (1839-1904), один из величайших предпринимателей XIX века, современник таких стальных магнатов, как американский Эндрю Карнеги (1835-1919) или немецкий Август Тиссен (1842-1926). Тата сделал деньги в текстильной промышленности, но посещение американских сталелитейных заводов заставило его обратиться к металлургии и поискать место, близкое к месторождениям угля и железа в Восточной Индии. Здесь, в Джамшедпуре, после его смерти и возник великий сталелитейный завод семьи Тата. Рекламируемый как патриотическое предприятие, которое можно было реализовать, не прибегая к услугам лондонского рынка капитала, он привлек инвестиции нескольких тысяч частных лиц. Сам основатель компании, понимая, что Индия должна стать технологически независимой, внес стартовый капитал в создание Индийского института науки. А завод Tata с самого начала, с 1911 года, стремился к достижению качества продукции на самом высоком международном уровне. Важную роль сыграли государственные заказы, а мировая война поставила фирму на путь успеха. Однако усилий Tata Iron and Steel Company оказалось недостаточно для создания тяжелой промышленности до 1914 года, как это удалось государственному металлургическому заводу Hanyang Iron and Steel Works в Китае.

Пример Индии дает повод задуматься об общих моделях в исследованиях индустриализации. "Отсталость" - понятие относительное, и необходимо уточнить, к каким сущностям оно относится. В определенный момент, даже в конце XIX века, социально и экономически "отсталые" регионы Европы, конечно, не опережали более динамично развивающиеся Индию или Китай; мерилом экономического успеха служили несколько крупных полюсов роста в Европе и Северной Америке. В Индии, как мы видели, именно решения частных предпринимателей (а не государственных чиновников) привели к появлению крупного фабричного производства в ряде отраслей (стоит упомянуть джутовую промышленность, где доминировал британский капитал) и формированию промышленного пролетариата, научившегося отстаивать свои интересы. Индустриализация, как и многие другие процессы, входящие в понятие "модернизация", происходила в городах. Вопрос о том, развивалась ли бы Индия лучше без колониального господства, как утверждают националисты и марксисты, никогда не будет окончательно решен. Культурологические аргументы, рассматривающие социальную структуру ("кастовая система"), менталитет или религиозную ориентацию ("индуизм, недружественный к прибыли") как основное препятствие для автономного развития и даже для успешного освоения зарубежного опыта, были популярны в западной социологии, но после того как в конце ХХ века Индия достигла высоких технологий, они ушли в тень.

Аналогичным образом, конфуцианство - многогранное понятие - и его мнимая враждебность к корысти неоднократно рассматривались как препятствие для "нормального" экономического развития в XIX веке и ранее. Но после впечатляющих экономических успехов "синских" Тайваня, Сингапура и Китайской Народной Республики (а также обществ в Японии и Южной Корее, по-своему вдохновленных конфуцианством) старые аргументы были незаметно перевернуты, а само конфуцианство стало рассматриваться как культурная основа самобытного восточноазиатского капитализма. То, что подобные теории могут объяснять как успехи, так и неудачи, кажется довольно подозрительным. Сегодня многие историки избегают задаваться вопросом, почему такие страны, как Индия или Китай, не развивались в соответствии с моделью, которой они действительно "должны" были следовать. В результате остается задача тщательного описания каждого особого пути.

Япония: Индустриализация как национальный проект

Если со времен Макса Вебера обсуждалось, почему Индия и Китай, несмотря на множество благоприятных условий, не пошли по "нормальному" пути экономического развития, то в случае с Японией загадка заключается в том, почему все сложилось так гладко. К середине XIX века японское общество было высокоурбанизированным и торговым, в нем были сильны тенденции к созданию единого национального рынка, а границы страны были четко определены ее островным положением. Внутри страны царил мир, и дорогостоящая оборона от внешнего мира была не нужна. Необычайно хорошо было поставлено управление вплоть до местного уровня. Люди имели опыт управления ограниченными природными ресурсами. Культурный уровень населения, выраженный в процентном соотношении умеющих читать и писать, был необычайно высок не только по азиатским меркам. Таким образом, Япония имела прекрасные условия для освоения новых технологий и новых способов организации производства.

Тем не менее, было бы поверхностно видеть здесь лишь объективную логику безмятежного промышленного прогресса. Не так уж очевидно, что условия в Японии были решительно лучше, чем в некоторых районах Китая или Индии. Ключевым отличием был политический проект японской индустриализации, соединивший государство и частное предпринимательство. Падение сёгуната Токугава в ноябре 1867 года и установление режима Мэйдзи двумя месяцами позже были не столько результатом изменений в обществе и экономике, сколько реакцией на внезапную конфронтацию с Западом. Индустриализация Японии началась в рамках более широкой политики национального обновления, самой масштабной и амбициозной в XIX веке, хотя и не имевшей до конца проработанного стратегического плана. Внимательное изучение опыта западных держав подсказало японской элите, что развитие промышленности будет играть ключевую роль в будущем могуществе страны. Поэтому, как и в Китае, но при централизованной координации и гораздо меньшем иностранном давлении, именно правительство приступило к реализации первых промышленных проектов и предоставило иностранную валюту, необходимую для закупки промышленного оборудования.

Капитал извне на этом этапе не играл существенной роли. В то время как царская Россия привлекала значительные кредиты на французском и других европейских финансовых рынках, а Османская империя и Китай были вынуждены брать займы на невыгодных условиях, Япония избегала зависимости от зарубежных кредиторов до тех пор, пока была экономически уязвима и ее суверенитет был ограничен неравноправными договорами - то есть вплоть до 1890-х годов. Капитал можно было мобилизовать внутри страны, и существовала политическая воля к его продуктивному вложению. В Японии Токугава без какого-либо европейского влияния (и, как представляется, уникально в неевропейском мире) уже была введена практика межбанковского кредитования, которая впоследствии существенно помогла финансировать проекты развития. Вскоре после 1879 г. сформировалась современная банковская система, которая, как и общая финансово-экономическая политика периода ранней индустриализации, во многом была делом рук Мацукаты Масаёси, сына разорившегося самурая, ставшего на долгие годы министром финансов и одним из великих экономических волшебников той эпохи.

Фискальная политика государства Мэйдзи была направлена на сельское хозяйство, которое неуклонно повышало свою урожайность. Фактически аграрный сектор стал важнейшим источником капитала в начале японской индустриализации: около 70% государственных доходов после 1876 г. поступало от земельного налога, и значительная часть этих средств направлялась на развитие промышленности и инфраструктуры. (В Китае, напротив, сельское хозяйство находилось в состоянии стагнации, а слабое в финансовом и административном отношении правительство практически не извлекало прибыли из излишков). У