Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

В февральские дни одним из самых сильных раздражающих стимулов стал слух о «протопоповских пулеметах». Парадоксально, что власти и восставшие обыватели, верившие в пулеметную стрельбу с крыш, приписывали ее друг другу: если революционеры обвиняли Протопопова, то начальник охранки Глобачев в пулеметной стрельбе с крыш винил, наоборот, революционеров[2367]. Однако в массовом сознании остался образ переодетого городового, засевшего на чердаке с пулеметом. В феврале обыватели с испугом посматривали на крыши и верхние этажи зданий. Те, кто был вооружен, периодически обстреливали подозрительные крыши. За стволы пулеметов публика, находившаяся на улице, принимала видневшиеся в окнах карнизы для портьер, концы водосточных труб, выглядывавших с крыш, и пр. Так, например, 27 февраля толпа пыталась взять приступом Мариинский театр, под крышей которого ясно видели торчащие дула пулеметов. Когда же в сопровождении артиста В. В. Киселева и режиссера П. И. Мельникова представители воинственно настроенной публики обошли помещение театра, то убедились, что за стволы пулеметов были ошибочно приняты концы вентиляционных труб[2368]. Согласно газетным сведениям, подобные революционные инициативы бдительной публики привели к арестам около 4000 человек, в результате чего Министерству юстиции пришлось создать особую следственную комиссию для проверки формальных причин задержания[2369]. Однако обнаружить среди них настоящих переодетых городовых, стрелявших из пулеметов, конечно же, не удалось.

Так или иначе, но о «протопоповских пулеметах» писали многие очевидцы событий. Гиппиус записала в дневнике 28 февраля: «Мы сидели все в столовой, когда вдруг совсем близко застрекотали пулеметы. Это началось часов в 5. Оказывается, пулемет и на нашей крыше, и на доме напротив, да и все ближайшие к нам (к Думе) дома в пулеметах. Их еще с 14‐го Протопопов наставил на всех высотах… Но кто стреляет? Хотя бы с нашего дома? Очевидно, переодетые — „верные“ — городовые»[2370]. Показательно, что Гиппиус задается вопросом, кто стреляет, у нее нет точной информации на этот счет, но затем, в соответствии с общими страхами и настроениями, приходит к выводу, что виновата во всем полиция. При этом она отмечала и беспорядочную стрельбу на улице, устраиваемую пьяными солдатами, рабочими. 25 февраля Родзянко отправил царю телеграмму, в которой также сообщал о беспорядочной стрельбе солдат друг в друга на улицах города[2371]. Меньшевик Н. Суханов в эти дни рисовал почти апокалиптические картины российской революции, отмечая стрельбу с крыш домов представителей «темных сил»: «В разных концах города громили магазины, склады, квартиры… Уголовные, освобожденные вчера из тюрем, вместе с политическими, перемешавшись с черной сотней, стоят во главе громил, грабят, поджигают. На улицах небезопасно: с чердаков стреляют охранники, полицейские, жандармы, дворники…»[2372] Находившийся в Петрограде корреспондент «Одесского листка» вспоминал «по горячим следам», что в Петрограде с крыш стреляли полицейские, переодевшиеся в солдатскую форму[2373]. Финдейзен сообщал, что «пулеметчики» с крыш расстреливали солдат, а последние вместе с переодетыми в штатское городовыми ловили их по чердакам[2374]. Таким образом, в головах современников царила настоящая разруха, разобраться с тем, кто в кого стрелял и кто кого ловил, было непросто. Хотя пулеметную стрельбу слышали почти все, людей в полицейской форме на крышах не видели. Версия же о переодевании одних представителей власти (городовых) в форму других носителей власти (солдат) кажется лишенной оснований.

Военные власти признавали серьезность положения, но их не покидали надежды на то, что ситуацию удастся взять под контроль. Рано утром 27 февраля Протопопов телеграфировал дворцовому коменданту В. Н. Воейкову, что в отдельных частях столицы войска открывали огонь по революционным толпам и рассеивали их, и выражал надежду на скорое урегулирование обстановки[2375]. В тот же день в Петрограде было объявлено осадное положение. С. С. Хабалов сформировал отряд из 6 рот, 15 пулеметов и 1½ эскадронов, всего около 1000 человек, и под командованием полковника А. П. Кутепова отправил его против восставших, однако казачий разъезд вскоре донес, что Кутепов требует подкрепления и сообщает, что не может продвинуться по Кирочной и Спасской. В результате Хабалов согласился с тем, что войск для возвращения контроля над городом недостаточно (верными оставалось не более 2000 солдат), и решено было держать оборону в Адмиралтействе. Но уже 28 февраля, после ареста солдатами Хабалова, дабы не подвергать опасности разгрома здание, остававшиеся в Адмиралтействе части были выведены и распределены по казармам[2376]. Таким образом, вплоть до 27 февраля власти сохраняли надежду на подавление восстания силами войск. Создавать разрозненные полицейские огневые пулеметные точки на крышах домов было бессмысленно, а после того, как с 28 февраля верные части оказались окруженными в Адмиралтействе, начинать операцию по расстрелу демонстрантов из пулеметов в глубоком «тылу революции» силами одной только полиции было самоубийственно. Верившие в слухи про городовых обыватели вместе с тем признавали абсурдность этой затеи и иногда выражали даже сочувствие полиции, понимая тщетность и обреченность подобного плана. Показательно, что хотя А. Н. Бенуа не сомневался в существовании «протопоповских пулеметов», 28 февраля он назвал якобы засевших на крышах домов городовых «обреченными жертвами идиотского плана Протопопова»[2377]. К. И. Глобачев впоследствии, не отрицая пулеметной стрельбы с крыш домов, доказывал в своих воспоминаниях непричастность полиции к их расстановке тем, что в местах, на которые указывали свидетели, расставлять их было бессмысленно — оттуда «кроме трескотни и шума, вреда от них никакого не было»[2378]. Бывший начальник охранки, наоборот, обвинял «революционеров» в пулеметной стрельбе с целью провокации.