Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Так как слухи о «протопоповских пулеметах» заняли прочное место в памяти участников февральских событий, образованная 5 марта «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств» занялась сбором сведений о преступлениях городовых в февральские дни, однако никаких доказательств найдено не было. В показаниях допрошенных Чрезвычайной следственной комиссией относительно пулеметов существенных расхождений не было: никто не подтвердил использование полицией пулеметов, при этом выяснилось, что все подозреваемые узнали о пулеметах из газет или со слухов. Так, бывший председатель Совета министров кн. Н. Д. Голицын на вопрос о пулеметах ответил, что о пулеметах узнал только после того, как молва разнесла этот слух, на вопрос, кто стрелял, сказал: «Молва городская была, что полиция»[2379]. Парадоксально, что слухи настолько захватили массовое сознание, прочно обосновались в качестве источника информации накануне революции, что мало кто из допрошенных, узнавших о пулеметной стрельбе из слухов, сомневался в достоверности этих сведений. Не имея при этом точных сведений по своим ведомствам, чины Военного министерства склонны были подозревать чинов полиции и наоборот. Бывший военный министр М. А. Беляев на вопрос председателя Чрезвычайной следственной комиссии, были это военные или полицейские пулеметы, ответил, что полицейские — на том основании, что если бы был приказ об использовании пулеметов военного ведомства, он бы об этом знал[2380]. Бывший министр внутренних дел Протопопов на вопрос председателя: «Какое было ваше отношение к пулеметам?» — ответил: «Прочел в газетах, что в полиции применяются пулеметы; я спросил об этом Балка, и он сказал, что должно быть молодые солдаты учатся»[2381]. Хабалов, упомянув, что Протопопов предлагал использовать против толпы броневые автомобили, на вопрос о полицейских пулеметах на крышах ответил просто: «Думаю, что их не было»[2382]. При этом генерал пролил некоторый свет на историю с пулеметами, сообщив о существовавших противоаэроплановых батареях в Петрограде, располагавших специальными пушками и пулеметами, смонтированными на крышах отдельных зданий и ориентированными для стрельбы вверх. Находились они в подчинении генерала Г. В. Бурмана. Хабалов предположил, что противоаэропланные пулеметы в ответ на стрельбу с улицы могли открыть огонь как по революционерам, так и по правительственным войскам, но точно ему об этом ничего не известно[2383]. Причастность противоаэропланных батарей к пулеметной стрельбе не была доказана, и в результате Бурман в августе 1917 г. получил пост начальника противовоздушной обороны Петрограда. Следователь Юзевич-Компанеец допросил несколько сот человек и установил, что все найденные на улицах пулеметы принадлежали воинским частям и были похищены с воинских складов[2384]. Революционно настроенный публицист и издатель В. Л. Бурцев, проводивший собственное расследование о пулеметах, соглашался с тем, что многие допрошенные по делу о «протопоповских пулеметах» говорят правду и им ни о каких пулеметах ничего не известно; при этом Бурцев, слышавший в февральские дни доносившийся с улицы треск пулеметов, заметил: «Я сам был под расстрелом пулеметов, но с уверенностью говорить ничего не могу по этому поводу»[2385].

Кроме Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, в Петрограде действовали 47 следственных отделов, организованных адвокатским бюро, проводивших обследование действий бывших полицейских участков. 6 июля 1917 г. адвокатское бюро передало во временные суды производство о 1197 полицейских чинах, и ни в одном отчете не оказалось данных, указывающих на их стрельбу из пулеметов.

Все это вынудило С. П. Мельгунова признать, что «„протопоповские пулеметы“ существовали только в возбужденном воображении современников»[2386]. Вместе с тем слух о пулеметах обосновался в качестве исторического факта в советской историографии, склонной к демонизации царизма. Так, Э. Н. Бурджалов, называя 26 февраля «кровавым воскресеньем» второй революции, описывал организованный властями расстрел безоружных демонстрантов на Невском проспекте и, ссылаясь на воспоминания рабочих, считал использование пулеметов «заранее продуманной мерой царских властей»[2387]. Советские историки более позднего времени — например, А. Л. Сидоров, П. В. Волобуев — отказались от этого мифа[2388]. Вернувшийся в 2015 г. к рассмотрению этого вопроса А. Г. Румянцев, пытаясь примирить свидетельские показания о пулеметах с установленным фактом непричастности к ним полиции, допустил, что прятавшиеся на чердаках от революционной толпы полицейские случайно могли обнаружить там бесхозные пулеметы, оставленные службой противовоздушной обороны, и открыть из них стрельбу в целях самообороны, но эта версия не лишена противоречий[2389]. Прежде всего надо сказать, что точки противовоздушной обороны размещались на крышах правительственных и военных учреждений, заводов, но не частных домов. Румянцев отмечает, что пулеметы некоторых из них были похищены в февральские дни, но остается неясным, кому понадобилось переносить пулеметы с одной крыши на другую, да еще затем и оставлять их там без дела.

Для полного разрешения вопроса о «протопоповском плане» необходимо учитывать, что представляла собой полиция накануне революции, была ли она способна на решительные действия. Сегодня некоторые исследователи выдвигают тезис, что негативный образ полицейского как врага революции сформировался под воздействием «инверсивной логики» уже после событий февраля 1917 г.[2390] Это, конечно, не верно: история протестного движения в России показывает, что задолго до 1917 г. неприятие царской власти выливалось в столкновения обывателей с полицией; в июле — августе 1914 г. толпы мобилизованных, не испытывавших энтузиазма по поводу отправки на фронт, забрасывали полицию камнями и устраивали им «кошачьи концерты», в Екатеринославе, дабы не провоцировать призывников, полицию убирали с улиц города[2391]. Однако необходимо учитывать, что полицейские чины, как и все российское общество, наблюдавшее за конвульсиями власти накануне революции, не могли не проникаться оппозиционными настроениями. А. Б. Николаев отмечает отсутствие единства политических настроений в среде петроградских полицейских, часть из которых сочувственно относилась к революционерам, в связи с чем предполагает, что противоречия внутри полиции «могли сыграть не на руку царизму в том случае, если бы он решился использовать полицейские силы для активного участия в подавлении назревающей революции»[2392]. Некоторые полицейские в февральские дни открыто заявляли приставам, что не будут стрелять в народ[2393]. Другие и вовсе присоединялись к революционным толпам. Так, пристав города Луги Филипп Бобров принимал участие в манифестации, так как был рад перемене строя, другой полицейский надзиратель накануне революции укрывал политических эмигрантов и т. д.[2394] Таким образом, полиция в февральские дни не была той силой, которая, даже при наличии пулеметов, смогла бы оказать решительное сопротивление восставшим, однако именно ее революционизированные обыватели наделяли всеми признаками контрреволюционного сопротивления.