Коварство, или Тайна дома с мезонином - Вера Колочкова

Врачи с той маминой травмой ничего уже не смогли сделать, руками только развели. И вскоре домой выписали – живи, женщина, как хочешь. Руками еще сможешь двигать, а ногами – уж извини. Слава богу, семья у тебя есть. Помогут, мол… Поначалу они все, конечно, и впрямь семейной заботой да любовью ее окружили, просиживали вокруг кровати целыми вечерами. А потом как-то перестроились они с Никиткой на другой лад, завертела их жизнь по своим жестоким правилам. Она сама вскоре замуж вышла да к мужу переехала, взяв с собой в приданое отремонтированную мамину «девятку», и Никитка тоже из дома ушел, снял себе квартиру на другом конце города… Якобы по той причине, что с девушкой какой-то гражданским браком пожить захотел, а на самом деле слинял просто. Ольга уж потом догадалась… А отец – ничего. Отец в этой ситуации самым стойким оказался. Все пять лет честно за мамой ухаживал, несмотря на солидный свой заслуженный возраст. И готовил, и стирал, и убирал… Трудно ему дались эти последние пять лет, что и говорить. Тот трудностей таких не понимает, кто в одном доме с инвалидом неходячим не жил. А кто жил – тот знает, каково это. Но отец даже и не пожаловался ни разу, только в библиотеке своей и спасался в редкие свободные часы. Из университета ему пришлось уйти, конечно. Можно было бы и сиделку нанять, но времена наступили как раз такие, что зарплаты его профессорской едва хватало, чтоб концы с концами свести, какая уж там сиделка… Да, трудно ему пришлось. В его-то возрасте. Конечно, им с Никиткой вроде как и помочь бы ему полагалось, да как поможешь? Никитка еще студент, и заработков у него никаких, а с нее муж за каждую копейку отчет требует. Я, говорит, родителям не даю, и ты не вздумай. Сволочь, конечно, но куда теперь от этой сволочи денешься? Да отец бы и не принял никакой помощи… Все сам делал, ходил себе по дому тихонько – старик стариком. Да и мама как-то уж слишком быстро серо-пыльный старушечий образ на себя напялила, из сорокалетней цветущей женщины превратилась в бледную тень в инвалидной коляске…

Так и прошли эти последние грустные пять лет. Жили и жили родители тихо в своем доме с мезонином. А потом отец так же тихо в своей библиотеке умер, прямо в старом любимом кресле, покрытом вытершимся клетчатым пледом. Томик Чехова валялся рядом на полу – из руки враз ослабевшей выпал, наверное…

Ольга снова вздохнула, потрясла головой, пытаясь выползти из горестных вязких воспоминаний. Слава богу, вот и знакомый двор, и места для парковки – хоть завались. И Игорь еще дома, наверное. Сейчас полный отчет о поездке стребует…

В прихожей вкусно пахло кофе и жаренной с беконом яичницей. Ольга потянула носом, сглотнула голодную слюну – слава богу, сейчас попьет-поест, примет долгожданный душ, выспится…

Игорь выглянул на ее шуршание из кухонного дверного проема, запахнул халат торопливо, сверкнул в нее ранней блестящей лысиной. Все в нем с самого первого взгляда казалось твердым, каменным будто. Твердые глянцевые щеки, твердый выпуклый живот, твердая широкая шея… И взгляд был тоже твердым, упирался в лицо так, что невольно хотелось от него увернуться. Вот и сейчас – уставился на нее молча и вопросительно, будто и впрямь ожидая подробного отчета о поездке.

– Привет… – устало улыбнулась ему Ольга, тяжело опускаясь то ли на ларец, то ли на сундучок такой чудной, стоящий в прихожей вместо стульчика. Игорь притащил его откуда-то недавно. Сказал: скоро антиквариатом будет, пригодится. Хотя ничего антикварного в этой мещанской рухляди не было – Ольга это сразу разглядела, да промолчала вежливо. Обидеть мужа словом случайным нельзя было – ему всюду мерещилась насмешка над его пролетарским недостойным происхождением…

– Ну? – нетерпеливо спросил Игорь, будто и впрямь ударил чем твердым в грудь..

– Что – ну? – подняла на него глаза Ольга. – Поздоровался бы хоть для начала.

– Да ладно… Ну так привезла ты с собой эту тетку? Где она? Чего молчишь, как партизанка?

– Нет, Игорь, не привезла. Не поехала она. Сама обещала прибыть вскорости. Самолетом. Из аэропорта – сразу к нотариусу.

– То есть как это сама? От своего же наследства отказываться – и сама? Да где ты таких идиоток видела, Оль? Я же говорил тебе: надо сажать в машину и везти! Пока не опомнилась! А ты – сама…

– Ну вот сам бы и ехал тогда, и сажал бы в машину! Я что, силой туда ее запихивать должна? Кляп в рот, руки за спину? Я же не бандитка с большой дороги, чтоб такие дела делать! Да и вообще… Нам же лучше, если она сюда на один день только прилетит. Я ее в аэропорту встречу, потом к нотариусу, потом обратно в аэропорт отвезу. И дело с концом…

– И чем все это лучше, интересно?

– А вдруг бы она сейчас к маме захотела поехать? А потом увидела бы ее и заартачилась? Условия какие-нибудь дурацкие выставлять начала бы в мамину пользу… Не забывай, они сестры все-таки.

– Ой, да какие сестры, когда мать твоя мужа у нее увела? На таких делах, знаешь ли, все родное сестринство навеки-навсегда кончается, одно только свинство начинается… А вообще, как она тебе показалась?

– Да я и сама не поняла, знаешь… Она странная какая-то. Нет, не в том смысле, что со странностями, а непонятная просто. Вроде деревенской теткой-простушкой должна быть, судя по окружающему интерьеру, а глаза такие… такие… Сложные очень. Будто сидишь перед ней, и она все-все про тебя знает. В общем, в глаза эти особо и не похамишь даже, и ничем эту тетку не испугаешь, вот что я тебе скажу. От нее хамство отлетит, как от гранитной стенки…

– И тем не менее она же согласилась приехать да от доли своей отказаться?

– Ну да…

– Хм… И чего тогда ты в ней сложного увидела? Если она и не поняла даже, какая сумма ей может на карман так вот запросто упасть? Простушка самая заурядная, выходит?

– Да все она поняла, Игорь. Тут вообще не в этом дело…

– А в чем?

– Да не знаю я! Она, понимаешь, даже и спорить ни о чем не стала. Будто и неинтересна ей вообще ни доля эта ее законная, ни денежное ее выражение…

– А вот это и странно, Оль! Тебя это разве не насторожило? Ну не дура же она совсем уж конченая… Нет-нет, что-то тут не так! Слушай, а может, она просто хитрая? Сядет на самолет, прилетит сюда да и рванет прямо к нотариусу! А что? Я б на ее месте так и поступил. Ни за что бы своего не отдал. Дураков сейчас нет, чтоб от денег отказываться. Даже самый распоследний лохушник выгоду свою знает. Кончился у нас в стране лимит на лохушников! Всех родная демократия умными быть научила. А жаль. Эх, были раньше времена – сплошное поле чудес под ногами… Так что вполне возможно, что твоя тетка эта сама сюда рванет…

Игорь будто задохнулся на последней своей фразе. Будто воздуху ему не хватило. Непривычны были ему такие вот длинные обличительные речи да никчемные философствования. Раздражали они его. И то – чего тут мудрить, скажите? Пока ты мудришь-философствуешь, другой тебя обскачет на повороте. А этого никак нельзя. Нельзя, чтоб обскакали! Жизненная гонка – вообще вещь жестокая. Потому что передышки никакой не дает. Потому что все совершается именно текущим днем, и надо успеть схватить свое именно в этом текущем дне. Гнать его, этот день, не жалея, гнать, гнать, гнать… И все время еще и по сторонам успевать посматривать: а вдруг уже в затылок тебе дышат? И остановиться ни в коем случае нельзя. Остановишься – пропадешь. Если не от бедности, то от сложившейся уже привычки просто гнать, гнать, гнать… Снова вдохнув побольше воздуху и кинув взгляд на часы, он переспросил уже совсем деловито: