Алмазный мой венец - Валентин Катаев

Самое поразительное было то, что впоследствии сам неумолимыйКомандор сказал мне как-то раз, что считает Вертинского большим поэтом, адождаться от Командора такой оценки было делом нелегким.

Ключик опередил нас независимостью своих литературныхвкусов. Он никогда не подчинялся общему мнению, чаще всего ошибочному.

Увлекался ключик также и Уэллсом, которого считал не толькородоначальником целого громадного литературного направления, но также и великимхудожником, несравненным изобразителем какой-то печально-волшебной Англииначала двадцатого века, так не похожей на Англию Диккенса и вместе с тем на неепохожей.

Не знаю, заметили ли исследователи громадное влияниеУэллса-фантаста на Командора, автора почти всегда фантастических поэм и «Бани»с ее машиной времени.

Не говорю уж о постоянном, устойчивом влиянии на ключикаТолстого и Достоевского, как бы исключающих друг друга, но в то же время такпрочно слившихся в творчестве ключика.

Воздух, которым дышал ключик, всегда был перенасыщен поэзиейБлока. Впрочем, тогда, как и теперь, Блоку поклонялись все.

Однажды я прочитал ключику Бунина, в то время малоизвестногои почти никем не признанного. Ключик поморщился. Но, видно, поэзии Бунинаудалось проникнуть в тайное тайных ключика; в один прекрасный день, вернувшисьиз деревни, где он жил репетитором в доме степного помещика, ключик прочиталмне новое стихотворение под названием «В степи», посвященное мне и написанное«под Бунина».

«Иду в степи под золотым закатом… Как хорошо здесь! Весьпростор – румян и все в огне, а по далеким хатам ползет, дымясь, сиреневыйтуман» – ну и так далее.

Я был очень удивлен.

Это было скорее «под меня», чем «под Бунина», и, кажется,ключик больше никогда не упражнялся в подобном роде, совершенно ему несвойственном: его гений развивался по совсем другим законам.

Думаю, что влиял на ключика также и Станислав Пшибышевский –польский декадент, имевший в то время большой успех. «Под Пшибышевского» ключикнаписал драму «Маленькое сердце», которую однажды и разыграли поклонники еготаланта на сцене местного музыкального училища. Я был помощником режиссера, и всцене, когда некий «золотоволосый Антек» должен был застрелиться от любви кнекой Ванде, я должен был за кулисами выстрелить из настоящего револьвера впотолок. Но, конечно, мой револьвер дал осечку и некоторое время «золотоволосыйАнтек» растерянно вертел в руках бутафорский револьвер, время от временинеуверенно прикладывая его то к виску, то к сердцу, а мой настоящий револьверкак нарочно давал осечку за осечкой. Тогда я трахнул подвернувшимся табуретомпо доскам театрального пола. «Золотоволосый Антек», вздрогнув от неожиданности,поспешил приложить бутафорский револьвер к сердцу и с некоторым опозданием упалпод стол, так что пьеса в конечном итоге закончилась благополучно, и публикабыла в восторге, устроила ключику овацию, и он выходил несколько раз кланяться,маленький, серенький, лобастенький слоненок, сияя славой, а я аккуратно дергалза веревку, раздвигая и задвигая самодельный занавес.

Барышня, игравшая главную роль роковой женщины Ванды,помнится мне, выходя на вызовы, на глазах у всех поцеловала ключику руку, что вызвалово мне жгучую зависть. Барышня-гимназистка была очень хорошенькая.

«Черт возьми, везет же этому ключику! Что она в нем нашла,интересно? Пьеска так себе, под Пшибышевского, декадентщина, а сам ключикпросто серый слоненок!»

Вообще взаимная зависть крепче, чем любовь, всю жизньпривязывала нас друг к другу начиная с юности.

Однажды ключик сказал мне, что не знает более сильногодвигателя творчества, чем зависть.

Я бы согласился с этим, если бы не считал, что есть ещеболее могучая сила: любовь. Но не просто любовь, а любовь неразделенная, изменаили просто любовь неудачная, в особенности любовь ранняя, которая оставляет всердце рубец на всю жизнь.

В истоках творчества гения ищите измену или неразделеннуюлюбовь. Чем опаснее нанесенная рана, тем гениальнее творения художника,приводящие его в конце концов к самоуничтожению.

Я не хочу приводить примеры. Они слишком хорошо известны.

Однако надо иметь в виду, что самоуничтожение не всегдасамоубийство. Иногда оно принимает другие, более скрытые, но не менее ужасныеформы: дуэль Пушкина, уход Толстого из Ясной Поляны.

Переживши рядом с ключиком лучшую часть нашей жизни, я имелвозможность не только наблюдать, но и участвовать в постоянных изменениях егогения, все время толкавшего его в пропасть.

Я был так душевно с ним близок, что нанесенная ему некогдарана оставила шрам и в моем сердце. Я был свидетелем его любовной драмы, как бынезримой для окружающих: ключик был скрытен и самолюбив; он ничем не выдалсвоего отчаяния. Идеалом женщины для него всегда была Настасья Филипповна из«Идиота» с ее странной, неустроенной судьбой, с ее прекрасным, несколькоскуластым лицом мещанской красавицы, с ее чисто русской сумасшедшинкой.

Он так и не нашел в жизни своею литературного идеала. Вжизни обычно все складывается вопреки мечтам.

Подругой ключика стала молоденькая, едва ли несемнадцатилетняя, веселая девушка, хорошенькая и голубоглазая. Откуда онавзялась, не имеет значения. Ее появление было предопределено.

Только что, более чем с двухлетним опозданием, у насокончательно установилась советская власть, и мы оказались в магнитном полепобедившей революции, так решительно изменившей всю нашу жизнь.

Впервые мы почувствовали себя освобожденными от всех тягот ипредрассудков старого мира, от обязательств семейных, религиозных, дажеморальных; мы опьянели от воздуха свободы: только права и никаких обязанностей.Мы не капиталисты, не помещики, не фабриканты, не кулаки. Мы дети мелкихслужащих, учителей, акцизных чиновников, ремесленников.

Мы – разночинцы.

Нам нечего терять, даже цепей, которых у нас тоже не было.

Революция открыла для нас неограниченные возможности.

Может быть, мы излишне идеализировали революцию, не понимая,что и революция накладывает на человека обязательства, а полная, химическичистая свобода настанет в мире еще не так-то скоро, лишь после того, когда наземном шаре разрушится последнее государство и «все народы, распри позабыв, вединую семью соединятся».

Но тогда нам казалось, что мы уже шагнули в этот отдаленныймир всеобщего счастья.