Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Только так, ступив на новую ступень борьбы, мы сохраняем шансы на победу.

Я пишу эти строки спустя неделю. И прошедшее время лишь убедило меня в моей правоте. Я не арестован и не нахожусь под следствием, хотя доложился о расстреле через день. Мой батальон направлен на переформирование, а я временно назначен исполняющим обязанности командира другой части. Все.

Эта единственная реакция моего непосредственного командования убеждает меня в одном — я прав».

— Мой мальчик, вы согласны? — Голос Вайзена будто предлагал принести свои извинения.

А за что? Эта тетрадь была оставлена на столе намеренно. Майору прекрасно было известно о том, что лейтенант половину ночи проводит именно здесь, за чтением книг и написанием писем, часть из которых он уже давно и привычно не отправляет. Тетрадь была проложена закладкой на том месте, с которого полагалось прочитать.

Ланге, аккуратно закрыв ее, отодвинул на край стола. Крепко зажмурившись, с силой потер лицо — ему казалось, что в процессе чтения он чем-то замарался.

— С чем согласен, господин майор? — Лейтенант, обернувшись, посмотрел на своего командира.

— Те мысли, что я высказываю. Те знаковые события, которым я придаю значение. Все то, что вы далеко не случайно прочитали. Ведь это ваше мировоззрение, это ваша позиция, юноша. Это мироощущение вашего поколения!

Ланге, не контролируя себя, сморщился. Вероятно, Вайзену хотелось видеть иную реакцию, он даже взял паузу, которую вполне можно было считать театральной. И пауза эта затягивалась.

Лейтенант смотрел на майора с выражением разочарования на лице. В полной мере его обуревало недоумение и некоторая даже брезгливость. То, что прочитал Ланге, мало чем отличалось от образчиков пропаганды, которую он сам вынужден был читать и доводить до солдат. Однако подобные суррогатные мысли, подтвержденные всего лишь словами о расовом превосходстве, как казалось лейтенанту, принадлежали совсем другим людям. Не таким, как давний его знакомый, и более того учитель Вайзен. Ланге четко разделял себя, свое окружение, людей, которым он доверял, и ту серую массу, которой необходим был образ врага, которую нужно было отвлечь, направить на созидание большой и общей цели вместо деструкции собственного общества. И странно было сейчас сознавать, что тот, кого действительно почитал лейтенант, с кем советовался при принятии ответственных решений, кому доверял свои мысли, всего лишь слепой подражатель общей и официальной пропаганды.

— То о чем вы пишете, герр майор… Не имеет ничего общего с войной, — качнул головой Ланге.

Минутная растерянность Вайзена, совершенно не ожидавшего подобного ответа, тут же сменилась интересом. Живым, слегка пренебрежительным, с нотками яда в голосе.

— Вот как? Почему же, юноша? С чем вы не согласны?

— Если идет война, есть и противник. Плох он или хорош, он достоин тебя в том случае, если ты с ним сражаешься. И целью войны является победа. Если же целью, как утверждаете вы, состоит полное уничтожение противника, то и мы сами, герр майор, ничем не лучше его. Война имеет какие-то хотя бы элементарные правила. Убивая, мы должны ожидать убийства в ответ. Уничтожая народ, чего мы хотим добиться?

Вайзен, хмурясь, выслушивал неподготовленные возражения своего лейтенанта. И если поначалу он откровенно демонстрировал пренебрежение, то с каждым словом Ланге все больший и больший интерес просыпался в майоре. И едва лишь молодой человек сумбурно закончил, Вайзен кивнул:

— Именно! Именно, мой мальчик! Вы четко уловили, это не война! Это — уничтожение. Нельзя подходить к происходящему с общечеловеческой точки зрения. Мы не сражаемся, мы уничтожаем болезнь, если хотите, метастазы тяжелейшего заболевания, угрожающего всей Европе. Мне приятно, не скрою, очень приятно, что вы это понимаете.

Ланге, моргнув от неожиданности, с трудом сумел прийти в себя от столь нелепой интерпретации его слов. Раскрыл губы, приготовившись возразить в ответ, но слова замерли на языке. О чем сказать? О чем сказать человеку, который слышит лишь себя?

Соглашаясь с собственными мыслями, Ланге покачал головой. Поднялся со стула, аккуратно придвигая его к столу. Будто бы пытаясь этими действиями показать, что разговор окончен. При этом лейтенант старался не смотреть на майора, старался не допустить даже взгляда в его сторону. Коротко посмотрел на стол, приведенный в порядок, на убранные книги, злосчастную тетрадь.

Развернулся, направляясь к своей постели, и не выдержал. Резко обернулся, глядя на стоящего изваянием Вайзена:

— Хорошо. Пусть они не люди. А что скажет Бог на это? Вы с Ним советовались, когда его творения вычеркивали из списка тех, кто достоин милосердия?

Ланге чувствовал, что говорит лишнее. Но остановиться не мог. Слова Вайзена звучали противоестественно. И хотя сам лейтенант был молод и даже толком не имел собственного мнения по данному вопросу, он был уверен на сто процентов, что майор не прав.

— Бог согласен со мной. Иначе бы меня поразила молния или у меня разорвалось бы сердце. Мало того, в противном случае, считая, что правда не на моей стороне, Господь бы просто не допустил того, что свершилось. Согласны, юноша?

Ланге поджал губы. Риторика, сплошная риторика… Убедить человека, давшего приказ на расстрел мирных жителей, в том, что он совершил преступление? Разве возможно такое в принципе…

— И даже если сейчас Господь найдет вину за мной, я готов платить. Если высшая справедливость существует, так я не стану противиться ей, — Вайзен, чувствуя свою победу, не скрывал торжества.

Ланге, твердо сжав зубы и играя желваками, молча смотрел на майора. Лейтенант понимал, что зря ввязался в спор и, закрыв рот, не желал больше его раскрывать. Любой аргумент, любой довод Вайзен обратит себе в пользу. Что толку от спора, который не послужит разрешению противоречий, а лишь углубит их! Вот если бы сейчас и в самом деле явились ангелы… Ланге скривил губы в саркастической усмешке и перевел взгляд на дверь.

Вместо ангела в помещение блиндажа, чуть пригнувшись, шагнул человек в скрадывающем фигуру одеянии. В пятнистом, камуфляжной расцветки, комбинезоне. Мгновенно оценив положение застывшего в горделивой позе со сложенными на груди руками майора, и растерянного Ланге, человек за какую-то секунду оказался рядом с лейтенантом.

— Ни звука, оба!

Одновременно с горячим дыханием в упор Ланге ощутил холодный ствол пистолета, упершегося ему в правую скулу. И в разы страшнее ощущения пистолета был взгляд человека. Пустой, с холодным, отстраненным интересом, он будто бы заглядывал внутрь Ланге, в саму его душу.

— Имя, фамилия, звание. Отвечай очень тихо.

— Олаф Ланге, лейтенант.

Человек кивнул, и тут же задал новый вопрос:

— Это кто?

— Эрих Вайзен, майор, мой командир.