Ориген - Андрей Десницкий

— Ну как же! — подыграла Таська, — Вы только поглядите на эти линии, на эту экспрессию! Эллинизм глубоко вторичен, а здесь мы видим столько свежести и новизны!

Стояли, таращились. Видели только попу — юную, нежную и прекрасную. Но ответ был верным! Хитрая Таська, вот лиса, просто разучила Глебов словарь, разыграла его восторг. И да: классики сохранилось так мало, чего меньше всего — то и классика. Так и есть!

А после музея — вынырнули в эту вечернюю петербургскую хмарь, «где к зловещему дегтю подмешан желток» — эх, яишенки бы сейчас горяченькой! Из трех яиц, можно даже из четырех, с колбаской или сосисочками поструганными... Где ж возьмешь, за какие деньги? И неужели на часах всего только четыре? А дело уже к ночи.

Так что из всех достопримечательностей была у них разве что булоЧная с сочным питерским Ч (куда ей до уютной московской булоШной!), с обманными «булками», которые на деле оказались обычными батонами, да с молоком из соседнего молоЧного — тоже очень даже. И оставалось разве что гулять, гулять до посинения, в буквальном смысле слова, гулять по питерским стылым проспектам… потому что в общагу уже не пустят. Выписались еще утром. Питерские зимние вечера — они не для прогулок, если в кармане лишь чуток мелочи, да и к карману тому прилагается школьная лыжная курточка или пальто того фасона, в каком прадедушка Зимний брал. Зачем брал, спрашивается? Ну взял, поиграл — положь всё взад… Ну в общем-то до общаги и догуляли, обратно через ту же Неву — вещи оттуда забрать, их утром разрешили оставить на вахте, и сразу в метро, на Московский вокзал. Часа за три до отправления — а куда ж еще-то деваться?

Сидели в зале ожидания. Пива в продаже не было, да и денег на него тоже. Вот еще пару батонов на вечер сберегли, это да, и один плавленый сырок «Дружба» для запаха. А попить в туалете из-под крана можно. Зато потом, в плацкартном вагоне, покачиваясь в мутной снежной пустоте, на последние двугривенные — горячего чая от проводницы, да с сахаром, сахарком… его же Таська с собой припасла. Кусочков двадцать — на всех хватит. Вот умница! Ей мама с Кубани присылает, она всегда делится, и салом, и колбасой. Обычно москвичи брать у нее стеснялись, но здесь, в городе на Неве, колыбели трех революций — все они приезжие.

Из кооперативного киоска долетал то сладковатый Антонов, то надрывный Высоцкий, то что-то попсово-зарубежное, приторно-итальянское, маршевое немецкое. Взяли б из Москвы гитару — может, теперь и сами спели бы. Машка очень здорово поет, и Андрюха неплохо. А так — трепались про сессию, про преподов, про то, что в стране творится…

Он же чуть не забыл: ведь завтра митинг! Против монополии КПСС, за демократизацию… да нет, за демократию. Потому что демократия от демократизации отличается, как канал от канализации.

А с соседнего ряда скамеек шипела какая-то тетка, явно про них: горлопаны, бездельники, так всю страну продадите, все завоевания, мы-то в ваши годы, а вы-то пороха не нюхали, а туда же…

— Слышь, мать, — оборвал ее молчаливый парень, — ну я нюхал. Вопросы есть? Правильно всё говорят ребята. Пора этих сук за яйца… Слышь, сестренка, где, говоришь, собираются завтра?

— Возле ЦДХ на Крымском, в двенадцать! — радостно выдохнула Танька.

— Я приду. Пацанов позову. За порядком проследим, если чё. А ЦДХ — эт чё?

— Ну вы к Парку культуры приходите, и там через реку по мосту — ну, увидите, там будут все наши…

— Ага, — кивнул серьезно парень, — приду.

И Денька вдруг почувствовал себя таким… маленьким, что ли, рядом с этим парнем старше всего-то лет на пять — но воевавшим. И неловко было даже спрашивать, где. В общем, и так понятно, выбор небольшой.

— Молодой человек…

Вкрадчивый почти неслышный голос прозвучал за спиной, пришлось обернуться — немолодой интеллигентный человек поправил очки:

— ...вы, конечно, не спрашивали моего совета. Но я вам скажу: ехать надо.

— Простите?

— Был у меня в Бобруйске дядя Изя. И знаете, в сорок первом… он говорил: «я же помню за восемнадцатый, немцы-таки культурные люди, не то, что эти…»

— Причем тут…

— Не повторяйте его ошибок, молодой человек. Не повторяйте моих ошибок, я оставался, пока живы были родители, а мог бы сразу… Уезжайте. Это всё добром не кончится. Я вот еду — документы оформлять.

Денька мягко улыбнулся в ответ:

— Вы, наверное, думаете, что я…

— …тоже еврей, — кивнул тот утвердительно, — но это даже неважно, это не страшно, если нет, всегда найдется еврейская девочка, чтобы замуж.

Денька сглотнул… Надины локоны, Верин сморщенный носик, ну вот даже, хотя это как-то стыдно было — Аленина славянская краса… Ну при чем, при чем тут это? Любить — это же чтобы любить, а не для путешествий.

— Вам спасибо большое за заботу, — ответил он, — но здесь очень интересно жить. И будет еще интересней.

— Как знаете, как знаете, молодой человек…

И так хорошо было выйти на промозглый, ветреный перрон, нырнуть веселой толпой в зеленую пасть вагона, с гамом, прибаутками — чтобы проводница не сосчитала по головам, не догадалась, что голов таки у них на одну больше, чем билетов! Ну так получилось. А там свободная койка всегда найдется — или по очереди в тамбуре перетоптаться, пока проводники сами не улягутся. А потом можно забраться и на третью, багажную — в армию их везли вообще по десять человек в плацкартном купе, на каждой багажной по одному, и кто-то еще в проходе пристроился. Доедем, ничего!

В Москве было тепло и сыро, оттепель такая оттепель. И в политике, и в погоде. Оставалось время заскочить домой, позавтракать и чуть-чуть подремать — в поездах Денис спал всегда плохо.

На лестнице попалась навстречу Любка, миловидная школьница из квартиры этажом ниже… а может, уже и не школьница, неважно. Все равно мелкота пузатая, так Денис привык на нее смотреть. Он и имя-то ее настоящее узнал недавно, во дворе ее Сенькой кликали, так это по фамилии, оказалось — Любка Сенькина.

— Привет, — растерянно брякнула она, словно не соседа увидела, а кого-то совсем неожиданного.

— Здорово! На митинг с нами идешь? На демонстрацию, на шествие за демократию?

— Я…

Кажется, она даже не знала ничего.

— Ты что, Люб, сегодня все, кто хочет лучшего будущего — они собираются там, на Крымском, и идут сюда к нам, на Манежку. Можем сразу сюда и пойти. Хочешь.

Она глядела растерянно и как будто испуганно:

— Я… боюсь площадей.

— Ты что, там же все свои!

— Все своими не бывают, — покачала она головой, и Денис впервые заметил, что она, пожалуй, тоже красива. По-своему. Милотой крестьянской девочки с полотен Венецианова или Аргунова… Сморщенный и чуточку конопатый носик, светло-русые прямые пряди, чуть полноватые губы, теплые каштановые глаза.

— На площадях… там все друг другу чужие. Это только кажется, что вместе.