Ориген - Андрей Десницкий

— Ориген!

— Да?

Я даже не помню, как его зовут. Пусть, к примеру, Гай. Неважно.

— Жалеешь?

— О чем, Гай?

— Я Ксанф, — тот смотрит удивленно.

Но какая разница, как зовут человека без лица? Пусть бы даже Аркадием.

— Так о чем, Ксанф? О чем я жалею?

— Что покинул Александрию?

— Я не покинул ее.

Пусть даже не надеются. Я вернусь в Александрию. Будем считать, что я вернусь — с новыми свитками, с той эллинской премудростью, которую нам подобает не отвергнуть, но превзойти.

Но… не вернусь я к Деметрию, конечно же, ни-ког-да. Не в почестях даже дело, не в том, что держит меня за одного из своих слуг. Надоело другое. Почему я должен угадывать переменчивое его настроение? Кого он любит, с кем враждует? Почему должен приноравливать Слово Божие к его нестройным хотелкам?

— Ориген!

Этот всё не унимается.

— Мы прибываем в Кесарию.

— Вижу.

Синяя полоска берега по правому борту сместилась к носу, выросла, приблизилась, расцветилась красками. И вот уже можно различить не только дальний маяк (куда ему до нашего, александрийского!), но и белые строения на берегу. Кесария Палестинская, главный порт Святой Земли.

— Надолго задержимся здесь?

— Не знаю, Аркадий…

— Да Ксанф же я!

— Прости, Ксанф. Не знаю. Нам подобает принести послание веры и любви местным христианам, а уж как они нас примут — увидим. Пригласят задержаться — задержимся.

Крикливые чайки, кажется, отстали от нас. Мы при виде безопасной гавани не выкидываем, как некоторые корабли, протухшей в дороге провизии, так что им нечего ждать и нечего жрать. Пусть ищут другие корабли.

Птицы отстали, а этот — нет.

— Ориген!

— Ну что тебе?

— А зачем вообще это всё? Нам ли, в Александрии, гоняться за афинской премудростью? Чего недостает Александрии, второй в целом свете после Рима?

Отвечать ли ему, постылому? Или лучше ответить себе?

— Мы должны припасть к корням, Ксанф. Испить из источника.

— Че-го?

— Я начну издалека. Когда израильтяне покидали Египет… (да, прямо как я сейчас)

— Я читал.

— Так вот, они вынесли, ты же помнишь, золото, серебро и драгоценности египтян, полученные ими по праву, чтобы отлить богослужебные сосуды из благороднейших на свете металлов, чтобы украсить Божественную Скинию самым подобающим образом. Так и мы, расставаясь с языческими мудрованиями, берем с собой самое лучшее, что только приготовили эллины — их философию. Мы украшаем ей нашу проповедь, мы отливаем из слов Платона и Аристотеля хвалы, которые возносим к Богу. Где же родилась философия?

— В Кесарии?

Он безнадежно неграмотен и туп.

— В Афинах, Ксанф. Как и почти всё самое прекрасное, самое долговечное в Элладе. И только блаженной памяти Александр Завоеватель, ученик Аристотеля, принес эту премудрость в иные страны земного круга и основал нашу Александрию. И так предуготовал нашу евангельскую проповедь. И как грамматика, риторика, диалектика, арифметика и прочие искусства подводят нас, словно служанки, к своей госпоже философии, так и сама она берет нас за руку и ведет, словно детей в школу, к евангельскому благовестию.

— Да ла-адно…

Он не верит. Приходится пояснять.

— Смотри, на каком языке написаны наши Евангелия? На каком языке мы молимся сами?

— На греческом.

— Смотри, мы отплыли на корабле из Александрии, прибываем в Кесарию, а потом посетим иные гавани и города, и в каждом из них найдем себе приют и пищу, везде примут нашу монету, а главное — везде нас поймут. И не только потому, что мы говорим на греческом, даже не только потому, что всеми этими землями правит Рим, но, что много важнее, потому что есть у нас общие представления о добродетели и пороке, о божественном и человеческом, о похвальном и постыдном. А этому учит философия. И родом она из Афин.

— Думаешь, без нее — никак?

— Думаю, что без нее…

Я не вижу перед собой этого Ксанфа, или как бишь там его. Отвечаю на самом деле Деметрию с его львиной гривой, орлиным носом и хищной повадкой.

— Без нее — во что превратится христианство в нашем, к примеру, Египте? Да, египетская мудрость древнее эллинской. Солон, установив законы для Афин, отправился в Египет учиться именно ей, и Геродот не смог закончить своей «Истории», доколе не посетил Египта. Да, египетские жрецы знали о загробном суде и воздаянии много больше, чем любой из эллинов, и задолго до них. Но представить себе, что Египет горделиво замкнется сам в себе, как это было до Александра, что откажется от эллинизма…

— И что?

— Ты же видел пирамиды? Огромные, бессмысленные могилы фараонов. Проходят века, а они все те же. Какова посмертная участь тех, кто был в них погребен — Бог весть, но хорошего для них не жду. И христианство, если откажется, не дай Бог, от философии, может выродиться в мертвое поклонение букве, в повторение бесконечного ритуала, в бессмысленную попытку обеспечить благое посмертие немногим правителям ценой неподъемных трудов своих слуг. Христианство — источник воды живой, но и его могут замести пески пустыни.

Жаль, Деметрий меня сейчас не слышит. Покидая его Александрию — я оставляю не только его. Я расстаюсь со злобным невежеством, с нетерпимостью к непонятному, с угождением сильным мира сего. С теми темными мужланами, которые однажды возьмут вместо Евангелия дубинку и назовут это христианством. А это непременно будет, если такие, как Деметрий, продолжат править в Египте.

— Ну ладно. Ориген, но вот скажи… Ты же читал иудейские рукописи тоже, так?

— Да. В нашей Библиотеке их немало.

— Их-то зачем? Мы ж христиане.

— Помнишь ли ты, кто твой дед — отец твоего отца? Кто бабка — его мать?

— Ну да.

— Наши пророки, наши апостолы, сам наш Спаситель — они от иудеев.

Тот молчит. Не возражает, но и не торопится согласиться. Что-то замышляет там, в душе. Я, кажется, знаю, какое донесение отправит он Деметрию с первым же обратным кораблем.

А Кесария стремительно приближается. Видны уже красные черепичные крыши, доносится слабый запах дыма и жилья, едва слышен шум стройки и рев ослов. Скоро нам сходить на берег.

— Мы спорим с иудеями, — я все пытаюсь ему это объяснить, хоть и впустую, — но спор должен быть основан на Слове Божьем. Мы и они толкуем его по-разному, и чтобы победить в споре — мы должны прежде всего точно установить, прочитать и понять его текст. И я составляю таблицы, где отмечаю особо сложные места из пророчеств Ветхого Завета: какие слова стоят в еврейском тексте, как кто переводит их на греческий. Там, на Святой Земле, кое-что нужно будет уточнить.