Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо - Олег Кашин

Кружевные стрелки показывали пять минут пятого. В замирающем декабрьском дне бронза часов на этажерке была совсем темной.

А дальше уже разночтения. Когда еще была возможность напечатать роман в «Новом мире», автору велели переписать начало. Придумали врача, который изобрел лекарство от рака и зачем-то отдал его французам. И вот этому врачу Иннокентий в новой версии романа звонил, чтобы предупредить его о готовящемся аресте, и это была максимальная смелость, которую мог себе позволить самый смелый советский журнал. Не потому, что боялись возмущенной реакции сверху, а потому, что сами искренне поставили себе такое ограничение: звонить врачу, которому угрожает арест, можно, а звонить в американское посольство и рассказывать американцам о советских ядерных секретах — нельзя.

Роману это, как известно, не помогло, и в том тексте, который мы все читали, Иннокентий звонит именно в посольство США. Между прочим, ровно 63 года назад: время действия обозначено четко — 1949 год, канун католического Рождества.

К телефону подошел авиационный атташе, он плохо говорил по-русски (просил перезвонить канадцам — у тех с русским лучше) и, видимо, даже не понял, что советский агент Коваль получит важные детали производства атомной бомбы в каком-то американском радиомагазине. Мог бы переспросить, но звонок уже оборвали, в трубке молчание «без шорохов и гудков». Жаловаться американцам оказалось мало того, что сложно, но еще и бесполезно. В посольстве продолжат праздновать Рождество, агент Коваль, по всей видимости, выполнит свое задание успешно, а Иннокентия через девяносто глав поймают и привезут во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Грустная история.

Прошло много лет, и с развитием информационных технологий каждый теперь может почувствовать себя Иннокентием Володиным. На сайте Белого дома тысячи граждан России (точной цифры нет — среди подписавшихся много явных ботов, да и вероятность участия в сборе подписей настоящих граждан США тоже не стоит сбрасывать со счетов) подписались под обращением к американским властям о включении в «список Магнитского» российских депутатов, которые голосовали за закон, запрещающий усыновление детей из России гражданами США. Был бы этот сюжет во власти советского редактора, он бы, конечно, все переписал, и петиция была бы обращена, ну не знаю, к Развозжаеву — держись, мол, старик. Но никаких редакторов здесь нет, и никто ничего не исправит: граждане России жалуются на свою власть власти американской. Нормально ли это, красиво ли?

Наверное, некрасиво и, наверное, ненормально, но в пользу того, чтобы жаловаться на Кремль американцам, все-таки есть несколько достаточно убедительных, как мне кажется, аргументов.

Они ведь там, в Кремле и около действительно боятся, что их не будут пускать в Америку. У кого-то недвижимость в Майами, у кого-то дети граждане США, у кого-то просто добрая традиция — отпуск на Кейп-Коде, и лишиться этого им было бы действительно неприятно. У российских граждан с нашими выборами и вообще с нашей системой отношений между властью и обществом не очень много способов сделать так, чтобы людям в Кремле и около было неприятно, и если есть даже символическая возможность их огорчить, было бы глупым расточительством такую возможность игнорировать.

Жаловаться в Америку на Путина и единороссов — это также хоть и легкая, но все же психотерапия для самого российского общества: объяснить самим себе, что за державными словами ничего нет, и что Россия, вопреки официальной риторике, совсем не равный партнер Соединенных Штатов. Но это даже не главное, гораздо важнее — понять, что остаточный советский патриотизм сегодня уже не имеет значения, и знака равенства между интересами каждого гражданина и интересами государства давно нет даже формально, и чаще всего эти интересы оказываются прямо противоположными друг другу.

Не знаю, чем руководствовались те люди, которые подписывали петицию, но если бы я ее подписал, то объяснял бы себе именно так: мол, учусь воспринимать себя вне этого государства, которое игнорирует мои интересы, управляется нелегитимной и несменяемой группой узурпаторов; жаловаться на это государство американцам — да, это высшая форма неуважения к нему, но это именно то, чего я хочу — проявить высшую форму неуважения.

В том романе, кстати, был еще один герой, апеллировавший к американцам, — лагерный дворник Спиридон, мечтавший об атомной бомбардировке Москвы американцами и даже готовый погибнуть, только чтобы вместе с ним погиб «Отец Усатый и все их заведение с корнем». Почувствовать себя Иннокентием благодаря той петиции мы уже можем, рано или поздно узнаваемым типажом станет и Спиридон — тот, кому первому хватит смелости в ответ на любимую охранителями отсылку к Ливии и Ираку сказать, что ничего страшного в таком развитии событий в России он не видит.

До стадии Спиридона мы, слава богу, пока не дошли, пока только Иннокентий стоит в телефонной будке и смутно понимает, что авиационному атташе до него нет дела, атташе сидит на мягком диване и празднует свое Рождество, он не поймет, а если поймет, не оценит.

Но Иннокентий все равно звонит в посольство.

Над безумными инициативами Государственной думы за последний год принято смеяться, но шутка про взбесившийся принтер из-за частоты употребления давно стала бессмысленной пошлостью. Тем более что как-то наивно списывать все новые законы на сорвавшихся с цепи исполнителей: слишком крепка та цепь, чтобы с нее срываться. У нас нет ни одного повода считать, что Государственная дума нынешнего созыва стала более самостоятельным учреждением, чем во времена Бориса Грызлова. Администрацию президента никто не распускал. Нет ни одной сферы во внутренней политике, где контроль со стороны Кремля и Старой площади выглядел бы более слабым, чем год или два назад. Если какой-то законопроект возникает действительно по инициативе депутатов, ничего интересного с этим проектом не происходит — отрицательный отзыв, и все. Разговоры о том, что законы придумываются и принимаются депутатами самостоятельно, давайте оставим Дмитрию Пескову, давно работающему Иваном Варенухой государства Российского. На самом деле эти законы, конечно же, исходят из Кремля и зачем-то ему нужны.

Когда все начиналось, было даже понятно, зачем. Космические штрафы за митинги — чтобы люди перестали ходить на митинги. Криминализация клеветы — чтобы запугать потенциальных критиков власти. Атака на НКО — чтобы на следующих выборах условный «Голос» не мог работать, как в 2011 году. Но чем больше было законов, тем более размытым становился стратегический замысел. Возрастная маркировка газет и сайтов, штрафы за мат в СМИ, черные списки сайтов — это же все явно избыточные меры, но их зачем-то принимали и, видимо, будут принимать. При этом антисиротский закон с усилением политического контроля не связан никак, это просто антисиротский закон, какая от него практическая польза Кремлю? Вообще никакой. А от закона о борьбе с «пропагандой гомосексуализма»? Тем более. Чем больше таких законов, тем сложнее объяснить их с точки зрения закручивания гаек. Кажется, логики нет, и даже приятно, наблюдая за странными действиями власти, думать, что логики нет, и еще полгода, еще, может быть, годик, и власть рухнет под тяжестью собственного безумия. Но если это все-таки не так? Если предположить, что за законодательным безумием последнего года кроется холодный политический расчет, каким он может быть?