Клуб грязных девчонок - Алиса Валдес-Родригес

– Ты просто хочешь поцапаться. Успокойся. Я не намерена сейчас ссориться.

– При чем тут я? Подумай сама, у нее никогда не было приятеля. И я замечал, как она на тебя смотрела. Ты, наверное, и раньше знала о ней. Конечно, лучшие подруги с колледжа. Чем вы с ней занимались?

– Заткнись!

– Я вполне серьезно. Видел, что она пялилась на тебя как мужик. Помнишь, я говорил тебе об этом. Тебе наверняка это нравилось.

– Господи, Роберто, перестань!

– Ты знала!

– Нет! Не желаю больше ничего слушать!

– Полегче! Не смей так разговаривать со мной! – Муж выгнул грудь. Он говорил еще громче, чем обычно. – Я тебя предупредил! Запрещаю тебе с ней якшаться! Она извращенка! Чтоб ноги ее не было в этом доме! Тебе крупно повезет, если я не выясню, что ты знала о ней раньше. Что я женился на извращенке!

– Мы говорим об Элизабет, Роберто. Она была моей подружкой на свадьбе, и она моя лучшая подруга. Наши сыновья любят ее, как тетку.

– Мои сыновья не могут любить лесбиянок!

– Ты даже не знаешь, правда это или нет! Роберто постучал по часам:

– Мне пора на работу. Смотри, чтобы, вернувшись домой, я не увидел, как ты разговариваешь с ней по телефону! Никаких звонков! Поняла?

Я взяла газету и снова посмотрела на фотографию. Снимок не выглядел смонтированным, и на заднем плане я разглядела внедорожник Элизабет.

Я уронила голову на стол, еле сдерживая тошноту.

– Нет, не поняла. Ровным счетом ничего не поняла.

Я заметила, что в тренажерном зале гораздо больше людей, нем на прошлой неделе. В мой поток влилось не менее тридцати новых человек – и все с нью-йоркской решимостью сбросить вес. Но тренер напомнила, что большинство новеньких через две недели, максимум через месяц отсеются. Так случается каждый год, сказала она. Печально! Я не хочу оказаться одной из тех, кто бросит занятия, и не хочу, чтобы бросали другие. Поэтому я позвонила Эмбер – самой настойчивой из всех, кого знаю. Вот уже десять лет она надеется, что выпустят ее диск, и до сих пор на это рассчитывает. Каков ее совет? Верить в себя, особенно если не верит никто другой.

Из колонки «Моя жизнь» Лорен Фернандес

Гато хочет, чтобы я спустилась в эту вонючую яму. Полоумный – совсем спятил. В прошлый раз, когда я сделала это, мне набили шишку на ребре и какой-то тип, нагрузившийся экстази, облевал с ног до головы. Спасибо, мне и здесь хорошо: сижу на краю сцены и смотрю на всех.

Сначала хотели, чтобы мы сыграли здесь в сочельник, но потом мы получили предложение покруче – в Голливуде – и послали этот клуб куда подальше. Дело того стоило, потому что наши голливудские гастроли получили хороший отзыв в «Лос-Анджелес уикла» там моя фотография, где я ору в микрофон.

Потом нас простили за то, что бортанули клуб, и три уикэнда выступали здесь – до конца месяца, до самого настоящего Нового года. Сочельник! Тоже мне шуточка! Мы с Гато не склонны справлять этот праздник, потому что сочельник – торжество по календарю гринго. Я позвонила своим подругам в Бостон. Они все еще собирались вместе, чтобы справить то, что они именуют «Первой ночью», когда люди гуляют по морозу и разглядывают ледяные скульптуры клоунов на Бостон-коммон. Мой звонок застал их на Гавернмент-сентер, на лестницах вроде сталинских: оттуда они пялились в небо над бухтой и ждали фейерверка. Я напомнила им, что доиспанский Новый год начинается в Америке не раньше февраля, и мысленно увидела, как они закатили глаза. Все, кроме Элизабет, которая прислушивается ко мне, и Лорен, которая не настолько пропитана злом, чтобы смеяться надо мной. Ребекка, естественно, не пожелала со мной разговаривать. Неинтересная для нее тема. Поэтому я попросила Уснейвис дать ей названия племен, чтобы было о чем подумать. Сколько же из нас навеки канули в Лету: запотеки, микстеки, отоми, тарасканы, олмеки. Целый континент, кроме нас, немногих, кого теперь пытаются называть латинос, так что вся кровавая история этого полушария скоро забудется и мы, единственные коренные жители, будем чувствовать себя иностранцами, хотя только у нас есть право претендовать на эту землю. Вот так-то. Я здесь тащусь. В клубе черные стены и красная подсветка. Это один из ведущих клубов rock en Espanol[89]в Лонг-Бич – самом главном городе движения «рок на испанском». Хотите верьте, хотите нет. Здесь наши ведущие журналы и главные критики.

Оркестр Гато «Nieve Negra», то есть «Черный снег», только что закончил композицию, ди-джей запустил что-то из Many Чао, и все красивые смуглые люди, минуту назад не сводившие глаз с моего Гато, начали вращаться и вращаться, как колеса в календаре майя. Вы слышали, что майя создали совершенную систему учета времени – гораздо лучше той, что навязали нам гринго. Это так. И еще мой народ открыл ноль. Мексиканцы преуспели в искусствах и науках, когда европейцы таскали своих женщин за волосы в пещеры. Que padre, no?[90]Размышляя об этом, я смотрела на танцующих. И решила сочинить об этом песню. Достала из кармана блокнот и стала писать: «Вот вам моя теория,/ Заговор здесь вокруг./ Елку на Новый год/ Нас ставить заставили вдруг./ Майя знают без вас,/ Как время в февраль летит/ И тратить день в феврале —/Это для нас геноцид».

Я решила закончить песню к нашему выступлению здесь в феврале. Будет превосходный дебют.

– Я иду, – объявил Гато. – Спускаюсь в яму. – Его темно-карие глаза блестели отвагой. Он освободил волосы от резинок, и они рассыпались до ног. Тряхнул головой, закинул волосы назад и подпрыгнул. Гато – индейский принц – смуглый, могучий и гордый. Сегодня он демонстрировал слайды, а я управляла проектором из глубины помещения. Все было великолепно – эти снимки мы взяли в прошлом году в Чиапасе: черно-белые изображения мексиканских борцов за свободу, красивые лица моего народа. Еще мы включили в демонстрацию фотографии лос-анджелесской забастовки и нарочно все перемешали. Зрители должны понять, что мы хотим сказать. Лос-Анджелес не Америка. Лос-Анджелес – Мексика. Пора, мои братья и сестры, раз и навсегда объявить угнетателям к сочииайотл. Мы жили здесь десять тысяч лет до того, как сюда пришли европейцы. Испанцы для нас такие же иностранцы, как англичане. Ребята в толпе ревели. Они доперли. Они поняли. Всякий раз понимают, когда глядят на себя в зеркало.

Мои родители не понимают, а многие другие – понимают.

Мой оркестрик «Эмбер» выступал вторым номером. Гато впервые дал мне дорогу. Не знаю, что у него в голове. Гато не ответил, когда я спросила, как ему мое выступление. Как не ответил, когда позвонил менеджер клуба «Ацтек» после получения наших демонстрационных кассет (мы хотели, чтобы они пришли одновременно) и заявил, что моя значительно сильнее. Чуть-чуть сильнее, передала я Гато, чтобы смягчить удар. Гато обнял меня, сказал, что гордится мной, но я не взялась бы определить, искренне ли это. Он до сих пор борется с демонами, которые нападают на взрослеющего мужчину в Мексике. Не стоило возникать – ведь он не меньше феминист, чем я сама. Слышали, в Мексике анахуаков университеты возникли за тысячи лет до европейских? Это чистая правда. Испанцы почерпнули из культуры махистов; Гато об этом знает, но его родители принадлежат к элите Мехико-Сити, сам он вырос на ранчо с лошадьми, а у его отца большие черные усы. От того, с чем взрослел, трудно освободиться. Мне кажется, он избавился от предрассудков, но иногда меня одолевают сомнения.