Клуб грязных девчонок - Алиса Валдес-Родригес

Мы на месте, свет выключен. Толпа ревет. Зажигается голубая лампа, и мы начинаем первую песню – яростную вещицу, которую я написала в смешанном стиле хип-хоп, металла и традиционных перуанских напевов. Фанаты разразились криком. Вспыхнули прожектора, лучи уперлись в меня; почувствовав выброс адреналина, я стала впадать в транс. Забыла, кто я такая, где нахожусь, и полностью отдалась музыке. Преодолела время, пространство и запела. Говорят, у меня грубый, хрипловатый голос, как у Дженис Джоплин. До сих пор не существовало такой мексиканской певицы. Голос Алехандры Гузман близок к моему, но в ее исполнении слишком много девичьего попа. Мой – резче, надрывнее, по-сумасшедшему ненормальнее.

После первой песни я схватила почтовые открытки и обратилась к зрителям по-испански:

– Chingazos! Chingazos![92]– Толпа взбесилась. – Слушайте меня, chingazos! Вы видели в последнее время Ша-киру? – Все загудели. – Хорошо. Она настоящая позорница. Позор La Rasa и La Cauza[93]. Какая-то Полина Рубио. – Все одобрительно рассмеялись. Я швырнула карточки в толпу, и они поплыли в море смуглых рук. – К ее менеджеру обращались – hijos de puta![94]– Снова одобрительные возгласы. – Мы заявили, что не желаем такого рода представлений. Что она предатель! – Толпа начала скандировать: «Que Shaki se joda, que Shaki se joda, que Shaki se joda»[95]. В воздух взлетели кулаки, зубы оскалены, словно у зверей. Я дала им возможность немного побеситься, а затем, успокаивая, подняла руку. – Ваша задача, выйдя отсюда, просвещать народ! Слишком много среди нас самоненавистничества, слишком сильно мы хотим стать такими, как белые! – Аплодисменты. – Любите себя! Любите свое смуглое ацтекское «я»! – Новые аплодисменты. – Que viva la raza, raza![96]– Крики и полная истерия. – Любите свое большое, плохое, красивое, смуглое «я»! – продолжала я по-английски. И это было вступление к моей следующей новой песне. Мы начали играть. Зал вспенился и уплыл в магии мелодии. И вместе с остальными уплыла я.

Когда я закончила, все вспотели и чувствовали, как едет крыша. Ребята спели на бис. А я выдохлась и, высосанная космосом, не могла больше выдавить из себя ни одной ноты. Ди-джей поставил что-то из «Дягуарз», и все начали подпрыгивать и танцевать. Несколько человек Пробились сквозь вышибал и забрались на сцену, чтобы взять автограф или просто коснуться моей руки. Пятнадцать минут я общалась с моими поклонниками, а потом повернулась спиной к толпе и стала укладывать гитару. А когда сворачивала микрофон и прочее оборудование, почувствовала, как кто-то дотронулся до моего плеча. Обернулась и увидела немолодого мужчину в темном пиджаке, которого раньше заметила в баре.

– Эмбер? Как поживаешь? Я – Джоэль Бенитес, – сказал он с нью-йоркским произношением, очень по-деловому, и протянул руку. Я тщетно пыталась вытереть ладонь о резиновую штанину и, чувствуя, какая она грязная и потная, ответила на рукопожатие. От его взгляда мне стало не по себе. Он задержал мою руку дольше, чем принято, и повернул, чтобы рассмотреть зеленые ногти.

– «Мэджик-маркер», – объяснила я. – Я крашу ногти маркером. – Глупое замечание, но я слишком разнервничалась.

– А я никак не мог сообразить, – хмыкнул он. – Издалека не видно. Очень эффектно.

Я вспомнила его фамилию. Джоэль Бенитес был директором по подбору исполнителей и репертуара латиноамериканского отдела «Вагнерз рекорде». Другими словами, шишка – тот, кто подписывает контракты с артистами. Несколько месяцев назад мне клюнуло в голову послать ему демонстрационный компакт. И поскольку с тех пор была тишина, я больше не думала о нем. Да и странно было бы получить ответ от такой шишки, коль скоро у исполнителя нет агента. А у меня агента не было. Раньше был, но мне не понравилось, что он все время пытался заставить меня изменить прическу и манеру исполнения. Какое-то время я искала другого – такого, кто понимал бы мою музыку, – но ничего не вышло. У меня нет даже менеджера. Меня бесит, если мной пытаются управлять. И уж в любом случае я никак не ожидала, что Джоэль Бенитес объявится здесь в костюме и при галстуке.

– Звучит неплохо, – похвалил он. При этом уголок его губ вздернулся и глаза вспыхнули. – По-настоящему неплохо.

– Вам понравилось? – спросила я.

Он улыбнулся. Почувствовав сильный запах его одеколона, я вспомнила отца. Гато никогда не пользуется одеколоном – только маслом пачули.

– Можете на следующей неделе заехать ко мне в офис? Скажем, в понедельник утром? – спросил он. Вид у него был все-таки скучающий.

– В понедельник утром? – оторопела я.

– Да, второго февраля, – уточнил Бенитес. Мексиканский Новый год – совпадение или нет? – Утречком. В десять. Или это слишком рано для музыканта? – Он рассмеялся, и я тоже хихикнула, как гиена. Руки потянулись к волосам и начали ворошить их. – В десять нормально? – Бенитес отвернулся и стал рассматривать публику в зале.

– В десять отлично. Договорились. – Я уловила, как в стаккато моего голоса прорвался страх.

Бенитес достал из внутреннего кармана серебристый бумажник, раскрыл его и с привычным изяществом выдвинул большим пальцем картонный прямоугольник. Закрыл бумажник, и я выхватила карточку из его пальцев.

– Адрес там указан, – пояснил он. – Вахтеру скажете, что вы ко мне.

Я хотела спросить, о чем он хочет со мной поговорить, но Бенитес уже отвернулся и пробирался к выходу сквозь толпу танцующих. Он шел как человек, обладающий властью. Я смотрела ему вслед и после того, как Бенитес скрылся, долго не отрывала глаз от темноты, пока другая рука не легла мне на плечо. Рука Гато.

– Ты готова? – Гато лишился в толпе рубашки, и его обнаженную кожу покрывали ссадины и рубцы – знаки внимания разъяренных фанатов.

– Да, конечно, – обернулась я и вспомнила, что надо расплатиться с ребятами из оркестра. – Сейчас, только получу деньги у Лу. – Я назвала имя менеджера клуба.

– Я уже получил. – Гато протянул мне чек, подписанный владельцем клуба. Сумма оказалась больше, чем я ожидала, на пару тысяч. Я взяла чек, и у меня отвисла челюсть. Я улыбнулась Гато, и он объяснил: владелец клуба под сильным впечатлением от выступления. Он желает быть уверенным, что я буду снова у него выступать. Клево!

Я взглянула Гато в лицо, пытаясь понять, заметил ли он, что я разговаривала с Джоэлем Бенитесом. Кажется, нет. Я не хотела ему признаваться. Не здесь и не сейчас. Лучше бы ему повезло первому – чувство сродни родительской любви, когда старшие желают уйти из жизни первыми. Я расплатилась с оркестром наличными, попрощалась со всеми за руку. Затем мы с Гато вышли через черный ход и забрались в нашу «хонду-сивик». Ее в прошлом году отдала мне мать после того, как купила себе новый «аккорд». Хорошая машина. Даже слишком хорошая. Слишком нормальная, как моя семья. Я попросила Лало расписать ее мексиканскими символами. На капоте появилось большое изображение Азоматли – ацтекского обезьяньего короля песни и танца. А сзади я все залепила наклейками – по-моему, нужно пользоваться любыми возможностями, чтобы просвещать людей. На одной значилось: «Мексика: не мы пришли в Америку – Америка пожаловала к нам». На другой: «Феминистское большинство, поднимайся, черт побери!» И еще: «Для начала неплохо, белый!» Но самую сильную ярость на дороге вызывала моя большая магнитная дарвиновская рыба, которая поедала тщедушную Иисусову рыбку. Из-за нее психи несколько раз пытались спихнуть меня с трассы. До чего же печально видеть, как какая-нибудь латиноамериканка вроде Элизабет украшает свою машину этими самыми рыбками. Они ничего не понимают. Христианство – религия белых.