Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

которое только что случилось, дикторы и сами не много знали, но считали, что должны поделиться новостями с радиослушателями. Сеньор Вальдес прислушался. Бомба? Бомба на Университетской площади? Есть пострадавшие? Взрывом убило несколько десятков человек и еще больше ранило… Много людей пострадало. Очень много.

Сеньор Вальдес склонился над рулем и положил голову на сложенные руки. Впереди, на другой стороне шоссе, виднелся университет. Пешком он смог был дойти за пятнадцать минут. Он видел развевающийся на флагштоке флаг, однако он видел и солнце в небе: в настоящий момент и флаг, и солнце были для него одинаково недостижимы.

Затем с ним случилась необыкновенная вещь.

Сеньор Вальдес смотрел на крышу университета, пытаясь понять, откуда там взялись неровные зубцы громоотвода, угрожающе торчащего над коньком. Вдруг громоотвод взмахнул крыльями и, грузно поднявшись, неуклюже полетел в сторону реки. А сеньора Вальдеса пронзила мысль. Он понял, что думает о Катерине: ведь она тоже могла в тот момент находиться на площади. Что, если она убита? Или ранена? Может быть, как раз в эту минуту она кричит от боли на больничной койке!

Лоб сеньора Вальдеса опять покрылся холодным потом, на этот раз от страха за нее. Раньше такого с ним не случалось. Будто железа, что отвечает за переживания за других людей, внезапно, в первый раз в его жизни, заработала.

Сеньор Вальдес испугался самого себя. Ведь раньше он ни за кого не переживал, даже за маму! Когда исчез отец, маленький Чиано отчетливо понял, что ни его любовь, ни молитвы не в силах оградить от несчастий близких ему людей, и тогда он в отчаянии ампутировал у себя некоторые человеческие чувства, которые мешали жить. С тех пор он время от времени проверял, достаточно ли хорошо зарубцевались раны, и каждый раз с удовлетворением отмечал, что места ампутации напрочь лишены чувствительности. Так что нельзя! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы рубцы закровоточили! Это было бы слишком опасно. Слишком больно, слишком… ненужно.

Так получилось, что в своих книгах сеньор Вальдес описывал целый спектр человеческих чувств, в основном происходящих от любви или от ошибочного представления о ней: зависть и ревность, гнев и боль и святые жертвы, что люди кладут на ее алтарь. Все эти чувства сеньор Вальдес придумал. Он придумывал города, заселял их жителями, вдыхал в них жизнь, заставлял страдать и радоваться. Они оживали под его пером, поскольку он представлял их ярко и полно. Он сам вживался в них, становился их частью. В жизни сеньор Вальдес не встречался с персонажами собственных книг — в конце концов, ему по статусу было не положено дружить с девушками из баров, парикмахерами, аптекарями и мелкими торговцами, однако в тайном уголке души он твердо знал, как именно девушки из бара или аптекари думают и чувствуют. И он вытаскивал на свет божий их мысли и описывал их так, что потом настоящие девушки и торговцы читали его книги и плакали. Плакали оттого, что узнавали себя на их страницах и спрашивали себя: «Откуда он так хорошо знает нас?»

В этом-то и состояла главная тайна сеньора Вальдеса, и ее разоблачение произвело бы не меньший фурор, как если бы гид, ведущий экскурсию по Сикстинской капелле, обернулся к группе восхищенных туристов и воскликнул: «А знаете ли вы, что когда Микеланджело ди Лодовико Буонаротти Симони расписывал этот божественный купол, он был полностью слеп?»

Но сейчас, сидя в своем открытом кабриолете, задыхаясь от жары и вони выхлопных газов, сеньор Вальдес внутренним взором окинул культю и с ужасом заметил, что место ампутации припухло, кожа там порозовела и приобрела чувствительность. Боль вернулась. «Это все мама виновата, — с раздражением подумал сеньор Вальдес, — своими идиотскими разговорами о женах и внуках она раздула потухшие угли…» Но, с другой стороны, при чем тут мама? Она столько лет проедает ему мозг воркотней о семье, но он всегда лишь со смехом отмахивался. Просто теперь все изменилось… В его жизни появилась Катерина.

Он представил ее на больничной каталке, обнаженную, хотя он сам еще не видел ее обнаженной, пронзенную осколками железа еще до того, как он пронзил ее тело, и ужас захлестнул его с такой силой, что сеньор Вальдес зажмурился. Неужели он влюбляется? Нет, нельзя! Он слишком хорошо знает, что за этим следует: ревность, мучительная жажда обладания и вместе с этим страшная уязвимость. незащищенность, боль сопереживания, от которой невозможно защититься.

Машина впереди дернулась и медленно двинулась вперед, образовав пустое пространство. Сеньор Вальдес стремительно развернул автомобиль, свернул налево и через боковые улочки выскочил на шоссе. Здесь машины, хотя и не неслись, но по крайней мере ехали с ровной скоростью.

Он добрался до Университетской площади за десять минут, но ведущая к площади улица была перегорожена полицейским кордоном, который для наглядности установил шеренгу дорожных знаков, украшенных мигающими красными лампочками. Трое полицейских на мотоциклах размахивали руками, отгоняя машины, как выводок утят, забредших на грядку.

По радио передали, что занятия в университете отменяются, возможно, не на один день. Что же, студентам придется немного подождать, прежде чем он сможет рассказать им о Ромео и Джульетте. Не страшно, древние любовники никуда не денутся, зато у него появился свободный день, и он сможет засесть за работу.

Сеньор Вальдес свернул на следующем перекрестке и заехал на площадь позади университета, где ему с трудом удалось найти место для парковки. И кого же он увидел за столиком под полосатым тентом «Американского бара», как не сеньору Марию Марром? Он сидела, покачивая изящной синей туфелькой, которая чудом держалась на большом пальце узкой ступни. На столе перед ней стояла микроскопическая чашка кофе.

Мария спустила темные очки на кончик носа и оглядела его, сидящего за рулем шикарного зеленого авто.

— Привет, Чиано, — сказала она. — Как я рада, что с тобой все в порядке. Какой ужас! Ты слышал?

— Да, ужасно. Ужасно!

И это действительно было ужасно. Сеньор Вальдес все больше осознавал, насколько ужасно это было, и его опять прошиб холодный пот. Как получилось, что между цветочным магазином и пробкой на дороге проблемы несчастных пострадавших стали ему небезразличны? Нет, надо срочно лечиться, и сеньора Мария Марром показалась ему прекрасным и весьма своевременным лекарством.

— Чиано, погибли люди, представляешь?

— Я слышал, дорогая. Просто чудовищно.

— И зачем кому-то понадобилось творить такую жестокость?

— Боже мой, милая, ты же знаешь, что на свете полно сумасшедших придурков и у каждого из них — собственная безумная идея.

— Но это могли бы быть мы. Тебя могли убить.