Сигнальные пути - Мария Кондратова

– Глупая, ничего не пропало. Все только начинается.

– Они приняли законы, они всех раскатают теперь.

Лекс улыбнулся одной из своих недобрых улыбок:

– Знаешь, все может быть, конечно… Но те, кто может раскатать, не тратят время на всякую ерунду вроде законов. Они берут и раскатывают. А этот овощ… Мы дожмем его, вот увидишь. Мы его дожмем. – И добавил, практически без паузы: – Я должен ехать.

– Ехать, куда?..

– Туда. Поможешь собраться?

Я вылезла из пледа и побрела выуживать из шкафа термобелье, купленное несколько лет назад для зимних лыжных походов, оно так и валялось, нераспакованное, в дальнем углу, но вот пригодилось. Лекс положил на стол триста долларов:

– Вам должно хватить. Пока. Если что, где нычка – ты знаешь.

– Палатку возьмешь?

– Нет смысла. Меня Серега приютит, ну а если что – в общей переночую. Доспех возьму, – добавил он, подумав. – Он хорошо держит удар. Заодно потренируюсь, давно в шлеме не бегал.

– Лук тоже возьмешь, Леголас? – Я уже не знала, плакать мне или смеяться.

– Лук там не поможет. Ты же видела… Булыжник – вот орудие офисного пролетариата.

– Офисного эльфа…

– Ну уж лучше эльфа, чем планктона… Вот ты смеешься. А ведь это правда наш Минас-Тирит [17]. Хотя ни Гендальфа, ни Арагорна на горизонте нет и не предвидится, но орки-то налицо. Ты же видела эти хари из «Беркута». Их можно снимать без грима.

– Возьми запасной мобильный. Мало ли чего.

– Обязательно.

Мама наорала на меня в телефон сразу же, как услышала новость:

– Как ты могла его отпустить?! А если с ним что-нибудь случится!!! Чем ты вообще думала?!

– Мама, кому ты морочишь голову? – устало сказала я, не имея ни сил, ни времени на нашу обычную дипломатию. – Если с ним что-нибудь случится, для тебя это будет самый счастливый день. Ты же его ненавидишь. Разве нет?

Она повесила трубку, и я с облегчением подумала, что в ближайшую неделю она не перезвонит.

Первые дни мы с Лексом регулярно созванивались и обменивались короткими новостями. Он с язвительной подробностью описывал «жалкие попытки» «Беркута» разогнать Вече и нахваливал доспех, отлично защищающий от дубинок. В политическую борьбу вплетались ноты религиозного действа. Священники с хоругвями встали ночью между «Беркутом» и Майданом, чтобы прекратить кровопролитие. И всякому нормальному человеку было ясно, что, если с кем-то в этом городе и был Бог, так только с людьми, стоящими на баррикадах. Да, никакому богоненавистнику в голову бы не пришло, что Он может быть на стороне борова-уголовника, Ирода, посылающего солдат с дубинками убивать детей. Подобная мысль оскорбляла Его сильнее любого неверия.

22 января начался ад. Телефон Лекса не отвечал. В новостях говорили о стрельбе, о раненых и убитых, я валялась на постели пластом, прижимая к себе испуганную, ничего не понимающую Машку, и молилась самой древней, самой честной и самой грешной молитвой: «Только бы не он, Господи. Пусть кто угодно – только не он. Пусть кто угодно проиграет, и кто угодно победит. Только бы не он». Мама приехала, посмотрела на нас, ничего не сказала и ушла на кухню варить щи. Так мы и помирились. Лекс позвонил ночью и сказал: «Я жив. Телефон к черту. Но я жив». Он знал, что сказать. Этой ночью я окончательно возненавидела овоща и всю эту банду. За пережитый мною страх. За смерть, холодным ветром полоснувшую так близко от любимого лица. И вот теперь месяц спустя опять, опять…

Невозможно было усидеть дома. Каждая прочитанная новость, каждая сводка, каждая строка в фейсбуке толкала на улицу – надо что-то делать, надо что-то делать! И тут позвонила Женька:

– Ты знаешь, харьковских мальчиков-курсантов будут отправлять в Киев, разгонять Майдан! Мы идем туда. Ты с нами?

– Конечно!

Мы вчетвером – «хорошие девочки» – вчерашние отличницы, сегодняшние передовые мамашки, встретились около метро и вместе пошли к училищу. Страха не было, только злость. Словно какая-то общая эволюционная «мамская» программа в одночасье включилась в нас. И мы орали, как могут орать только хорошие девочки, когда им припечет: «Оставайтесь дома, мальчики! Оставайтесь дома!» У троих из нас мужья уже были на Майдане, а у четвертой собирался ехать туда в ближайшие дни. И мы, конечно, беспокоились за них, ждали звонков и эсэмэс. Но наши мужья были взрослые, битые жизнью сорокалетние мужики, они знали, куда шли и зачем шли, а этих двадцатилетних сопляков собирались гнать, как барашков на убой. Мало им было «Беркутов»-убийц, им обязательно надо было еще и мальчиков, наших харьковских мальчиков, повязать кровью и заставить стрелять в народ. Неожиданно я увидела в толпе Таньку, вцепилась в нее и чуть не разревелась от счастья:

– Как, и ты здесь?!

– Ну, конечно! – говорила Танька и хлопала своими, как обычно, криво накрашенными глазами. – Я живу рядом, ты что, забыла? Это же просто ужас какой-то! – И круглое лицо, с тяжелыми колышащимися пылающими гневом щеками, больше не казалось ни уродливым, ни смешным. На мгновение мне стало стыдно за все свои давнишние пренебрежительные мысли о Танькиной незадачливости и обжорстве, а потом сделалось так приятно от того, что я, оказывается, столько лет в ней ошибалась. Вот чем еще замечателен был Майдан – он позволял откинуть второстепенное и увидеть в человеке главное.

Кроме нас в толпе перед академией стояли ультрасы, футбольные фанаты – плотные мускулистые ребята с лицами, закрытыми медицинскими масками. И мы, взрослые тетки с двумя университетскими дипломами, кричали вместе с этими юными хулиганами: «Ганьба! Ганьба! Украина понад усе!» И снова: «Оставайтесь дома! Оставайтесь дома!» Таня постояла с нами полчаса и ушла, ей надо было успеть на работу в вечернюю смену. Мы остались. Мне Машку с продленки можно было забрать и после шести. Идея была в том, чтобы, перегородив дорогу, не дать вывести курсантов из казарм. Сюрреализм политического гуляния, как обычно, зашкаливал. Кроме ультрасов, братавшихся с интелями, по толпе бродила старушка в светлом пуховике, она держала в руках плакат, на котором был изображен мужик с гранатометом, и объясняла всем желающим: «Это Путин стреляет в вертолет Януковича и обвиняет опозицию!», ей аплодировали и смеялись, а она шла дальше сквозь толпу и повторяла в экстазе: «У нас прекрасный народ! Посмотрите, какой у нас красивый народ! Покайтесь! Приблизилось Царство Божие!»

Внезапно праздник оборвался и начался кошмар. Откуда-то пополз газ, запершило в горле, глаза начали слезиться, я пыталась закрыть лицо руками. На толпу полезли титушки с дубинками и, кажется, какие-то парни в форме, «Беркут»? Ворота академии отворились, оттуда повалили люди в спецкостюмах со щитами. Я увидела кровь на лице у одного из ультрасов и знакомого оператора, который пытался закрыть от ударов камеру, Женька схватила меня за руку, мы побежали, ультрасы остались и тоже достали дубинки, начиналось настоящее побоище, нас швыряло по толпе, а когда наконец мы выбрались из людской гущи, у меня подкосились ноги и подруге пришлось буквально волоком тащить меня до метро через сквер. Там я села прямо на оплеванную и усыпанную бычками землю, прислонилась спиной к стеклянной стенке и тупо повторяла: