Лагерь обреченных - Геннадий Сорокин

– С какими фонариками, Вадим Алексеевич, ты что говоришь? – запротестовал Дегтярев. – Это снизу, с земли, крыша у ДК маленькой кажется, а внутри она огромная! Она буквой «П» изгибается и по горизонтали не ровная, а с впадиной над кинозалом. Я тебе дело говорю: оставь все до утра. С крыши только два лаза, оба снизу закроете, и если там кто прячется, то он никуда уйти не сможет.

– Вячеслав Федорович, – спросил я директора ДК, – давно на этом люке замка нет?

– Вчера еще был, – неуверенно ответил он.

Я и Казачков переглянулись. Сколько времени ход на крышу был открыт, уже не установить.

В конце галереи появился Кусков, заметил Гордеева, к нам подходить не стал, а жестами показал, что он принес оружие.

– Я пойду прогуляюсь до учителя, – вполголоса сказал я Казачкову. – Поспрашиваю у него про руну, посмотрю, собрал ли он картошку.

– Погоди пока, давай вначале здесь разберемся.

– А чего ему ждать? – Гордеев посмотрел на часы. Сотрудники КГБ должны были приехать с минуты на минуту. – Иди, Андрей, работай! Мы что, здесь втроем новый замок не повесим? Вячеслав Федорович прав: до утра на крыше делать нечего.

– А если я кого подстрелил? – Казачкова мучила сама перспектива отписываться перед прокуратурой за незаконное применение оружия. Ждать развития событий до утра он не хотел.

– Высунься в люк и потребуй сдаться, – предложил Дегтярев.

Казачков взобрался на лестницу, крикнул в темноту:

– Эй ты! Если ты еще живой, дай знать, мы тебе окажем медицинскую помощь!

В ответ только встревоженные голуби захлопали крыльями. Человек, если он прятался на чердаке, признаков жизни не подавал.

– Иди, иди, Андрей, работай! – отправил меня Гордеев.

Я отвел Кускова из коридора в фойе к входу в малый зал. Он распахнул китель: за поясом у Игорька, как у пирата Джона Сильвера, торчали рукоятки двух пистолетов Макарова.

– Какой из них мой? – спросил я.

– Андрюха, какая разница! Бери любой, потом разберетесь.

Я взял левый пистолет, выщелкнул обойму, проверил наличие патронов.

– Гордеев ничего не спрашивал, из какого пистолета Казачков стрелял?

– Да не дрейфь ты, Игорек! Ни в кого Вадим Алексеевич не попал.

– А вдруг попал и сразу насмерть? – не унимался Кусков.

– Тогда тебя, Игорь, посадят за халатность. Или за убийство. Прокурор уже пришел? Сходи у него проконсультируйся.

– Спасибо, мать твою, успокоил! – Кусков выругался и сплюнул на пол. Если так дальше дело пойдет, к утру весь пол в ДК будет заплеванным, как солдатский плац после построения дембелей.

Я спустился на первый этаж и встретился с Михаилом Антоновым.

– Мы баню истопили, – сказал он. – Приходи, помоешься. Марина у нас будет тебя ждать.

– Рад бы прийти, да пока придется грязным походить. Или умыться? Кристина Эрнестовна, мои коллеги не все мыло израсходовали?

– Оставили обмылок. Полотенца, правда, нет. Витя Горшков его так перепачкал, что за неделю не отстираешь.

Я спустился в туалет, смыл грязь с лица, вытерся краем футболки и пошел к учителю.

Солнце уже давно зашло. На улице быстро стемнело. Стало холоднее, чем днем. В воздухе появилось ощущение сырости. Завтра точно будет дождь. Вовремя с картошкой управились.

«Вот черт! – мысленно выругался я. – «Вовремя картошку выкопали!» Я уже начинаю рассуждать как местный житель. Еще немного, и начну интересоваться, как капустную рассаду на подоконнике выращивать. Воистину – бытие определяет сознание!»

Анатолий Седов жил с матерью минутах в десяти ходьбы от ДК, на берегу реки Иланки. Дом у них был бревенчатый, по верх-иланским меркам небольшой, но и не маленький. Чувствовалось, что когда-то, раньше, за домом лучше присматривали: подновляли краску на наличниках, подливали фундамент, заменяли треснувший шифер на крыше, а потом старый хозяин умер, а новому было все некогда заняться текущим ремонтом. Учитель Седов все свободное время уделял радиоделу: вел радиотехнический кружок в ДК, мастерил радиооборудование на дому. На просьбы соседей отремонтировать радиолу или телевизор всегда отвечал отказом, мол, нет ни времени, ни специальных навыков.

Первое, что мне бросилось в глаза в усадьбе Седовых, – остов сгоревшей стайки в огороде. От строения после пожара остались только обуглившиеся стены.

На кухне у Седовых горел свет, занавески были задернуты. Заслышав мои шаги, во дворе залаяла собака, судя по всему, беспородная шавка. На таких собак, брехливых, но трусливых, я уже насмотрелся в Верх-Иланске. В каждом втором дворе такой Тузик на цепи сидит, прохожих облаивает.

Скрипнув калиткой, я вошел во двор. Лохматая собачонка размером с четырехмесячную овчарку угрожающе зарычала.

– Вот я тебе сейчас дам! – замахнулся я на дворняжку.

Она, звеня цепью, проворно спряталась в будку и стала надрывно лаять оттуда. Путь к крыльцу был расчищен.

Как-то раз я самоуверенно вошел в незнакомый двор, где навстречу мне выпрыгнула здоровенная псина. У меня с собой была папка с бумагами. Защищаясь от собаки, я сунул папку ей в пасть и стал отступать. Собака со злости, что не может укусить меня, изодрала в клочья на папке весь дерматин, прокусила насквозь пачку бланков. Вот это я понимаю, сторож!

По местному обычаю, входная дверь у Седовых была не заперта. На замок двери в поселке закрывают только на ночь.

– Добрый вечер, – поприветствовал я хозяев, сидящих на кухне за накрытым столом.

– Присаживайтесь, поужинаем вместе, – предложил учитель.

– Спасибо. Я ненадолго, некогда рассиживаться…

«Сыщик на месте происшествия должен оценить обстановку с первого взгляда, – учили меня преподаватели Омской высшей школы милиции. – Первый взгляд на незнакомом месте – он самый важный, самый цепкий и самый контрастный.

Что я вижу? С кухни внутрь дома ведут две двери. В одну комнату дверь прикрыта, в другую распахнута настежь. Виден диван со смятой накидкой, пуховая подушка. Кто-то перед моим приходом спал на диване.

У матери учителя красные глаза, обвисшие щеки, цвет лица нездоровый, сероватый. В ушах и на шее грязь. Руки мелко подрагивают. Она виновато посматривает на меня. Все понятно: копала картошку, выпила в обед и проспала до вечера. Ей самой перед собой неловко, что так некрасиво получилось.

У учителя пьяненький блеск в глазах. Одет он в домашнюю одежду. От виска, вдоль лица к шее, тянется грязная полоса. Он, как и я, после полевых работ только умылся. Странно, обычно селяне моются в бане после работы на огороде и только потом садятся к столу. Если баню затопить не удалось, то любой мужик шею-то уж точно помоет.

На столе стоит сковородка с жаренной на сале картошкой, баночная килька в тарелочке, нарезанный хлеб, лук, початая бутылка водки, две стопки, стакан с морсом, кувшин. За столом, у посудного шкафа, пустая бутылка из-под сухого вина. В магазине оно годами пылится на полках, местные мужики его не пьют, считают за безградусную кислятину».