Джульетта - Энн Фортье

Когда вечером я шла к концертному залу, меня не оставляло какое-то щемящее беспокойство. В этот погожий вечер город был наводнен счастливыми людьми, но что-то мешало мне искренне разделить их беззаботную радость. Шагая по улице и глядя себе под ноги, я постепенно разобралась и поняла причину своего раздражения.

Мной манипулировали.

С самого приезда в Сиену люди наперебой указывали мне, что делать и что думать, и больше всех Ева-Мария. Ей, видимо, казалось естественным, что ее эксцентричные желания и непонятные планы должны определять мое поведение, включая манеру одеваться, а теперь ей захотелось заставить меня и думать как ей хочется. А если у меня нет желания обсуждать с ней события 1340 года, тем хуже для меня, потому что выбора мне не оставили. Ну почему все так? Ева-Мария - живой антипод тетки Роуз, которая настолько боялась сделать что-нибудь не так, что вообще ничего не делала. Может, меня тянет к Еве-Марии, потому что все предостерегают меня от общения с Салимбени? Подначивать - всегда было излюбленным методом воспитания Умберто. Вернейший способ заставить меня якшаться со старинным врагом - сказать мне бежать от него как от чумы. Не иначе от Джульетты унаследовала.

Ну, так вот: пора Джульетте сменить амплуа на что-нибудь более рациональное. Президенте Макони сказал: Салимбени только могила исправит. Кузен Пеппо верит, что причина всех бед клана Толомеи кроется в старинном проклятии. Похоже, это справедливо не только для неспокойного Средневековья - и в наши дни по Сиене бродит призрак предполагаемого убийцы Лучано Салимбени.

С другой стороны, может, именно из-за предрассудков старинная семейная междоусобица длится веками? Может, неуловимый Лучано неповинен в смерти моих родителей, а заподозрили его из-за принадлежности к враждебному клану? Неудивительно, что он залег на дно. Там, где вас могут обвинить исключительно из-за фамилии, палач не будет терпеливо дожидаться окончания суда.

Чем больше я об этом думала, тем больше чаша весов склонялась в пользу Евы-Марии. В конце концов, именно она больше всего хотела доказать, что, несмотря на фамильную распрю, мы можем быть друзьями. И если это правда, я не должна строить из себя зануду, отравляющую другим веселье.

Концерт проходил в музыкальной академии Чигиана в палаццо Чиги-Сарацини, как раз через улицу от парикмахерской Луиджи. Я прошла через арку, выходившую во внутренний двор с галереей и старым колодцем посередине. Рыцари в сверкающих доспехах, подумала я, вытягивали бадьи с водой из этого колодца для своих боевых коней. Под каблуками босоножек каменные плитки, сглаженные лошадиными подковами и колесами повозок, были очень ровными. Здание показалось мне не слишком большим и не чересчур внушительным. От него веяло спокойным достоинством. Все происходящее за пределами этого квадратного двора, где словно остановилось время, как-то сразу теряло свою важность.

Пока я стояла там, восхищенно разглядывая мозаичный потолок галереи, билетерша подала мне брошюру и указала вход в концертный зал. Поднимаясь по лестнице, я полистала книжечку, думая, что это программа концерта, но оказалось, что я держу в руках краткую историю здания на нескольких языках. Английская версия начиналась так:

«Палаццо Чиги-Сарацини, один из красивейших дворцов Сиены, изначально принадлежало семье Марескотти. Центральная часть палаццо очень старая. В Средние века Марескотти пристроили к ней оба крыла и, как многие влиятельные сиенские кланы, возвели высокую башню. Именно с нее в 1260 году под звуки тамбурина объявили о победе при Монтеаперти».

Я остановилась на середине лестницы, чтобы перечитать отрывок. Если это правда, и я не путаю имена из дневника маэстро Амброджио, тогда в здании, на лестнице которого я сейчас стою, в 1340 году жил Ромео Марескотти.

Только когда спешащие на концерт зрители стали раздраженно протискиваться мимо, я очнулась и пошла вверх. Ну и что, если тут жил Ромео? Нас с ним разделяют почти семьсот лет, и у него была своя Джульетта. Несмотря на новую одежду и прическу, я по-прежнему всего лишь неуклюжее долговязое потомство самого прелестного создания, которое когда-либо украшало землю.

Как хохотала бы Дженис, узнай она о моих романтических бреднях! «Приплыли, - сказала бы она. - Джулс снова втюрилась в мужика, которого ей не получить!»

И была бы права. Но ведь иногда недоступные мужчины - самые лучшие!

Курьезная одержимость историческими личностями пробудилась во мне в девять лет. Все началось с президента Джефферсона. Другие девочки, включая Дженис, оклеивали стены постерами всяких поп-цыпочек с оголенными животами, а я свою комнату превратила в святилище любимого отца-основателя. После долгих мучений я научилась каллиграфически выводить «Томас» и даже вышила огромную букву Т на подушке, в обнимку с которой засыпала каждый вечер. К сожалению, Дженис нашла мой тайный альбом и пустила его в классе по рядам. Помнится, все выли от хохота над моими невообразимыми рисунками, как я стою у Монтичелло[24]в фате и свадебном платье рука об руку с очень мускулистым президентом Джефферсоном.

После этого все называли меня не иначе как Джефф, даже учителя, не подозревавшие, откуда взялось это прозвище, и не замечавшие, как я вздрагиваю, когда меня вызывают к доске. В конце концов, я вообще перестала поднимать руку и пряталась за распущенными волосами на задней парте, надеясь, что меня не заметят.

В старших классах с подачи Умберто я заболела античностью. Мои фантазии перескакивали со спартанца Леонида на римлянина Сципиона и даже - недолго - на императора Августа, пока я не узнала оборотную сторону этой их античной романтики. К колледжу я уже настолько глубоко продвинулась в истории, что моим героем стал безымянный пещерный человек из русских степей, охотящийся на мохнатых мамонтов и наигрывающий однообразные мотивчики на костяной флейте при полной луне в одиночестве.

Единственной, кто углядел в моих бойфрендах нечто общее, была все та же Дженис.

- Жаль только, - сказала она однажды вечером, когда мы пытались уснуть в палатке в саду, и она вытянула из меня все секреты в обмен на карамельки, которые вообще-то были мои, - что все они мертвее мертвого.

- Неправда! - запротестовала я, уже жалея, что рассказала ей обо всем. - Выдающиеся личности бессмертны!

Дженис только фыркнула.

- Может, и так, но кто захочет целоваться с мумией?

Как ни старалась моя сестрица, я все же испытала - не наваждение, но лишь привычный легкий трепет, узнав, что нагрянула домой к призраку Ромео. Единственное условие для продолжения наших высоких отношений - чтобы он оставался таким, как есть, то есть мертвым.

В концертном зале царила Ева-Мария, окруженная мужчинами в темных костюмах и женщинами в сверкающих платьях. Это был высокий зал цвета молока и меда, сверкавший элегантной позолотой. Для слушателей поставили примерно двести кресел, и, судя по числу собравшихся, свободных мест остаться было не должно. На сцене оркестранты настраивали инструменты, и, по-моему, нам угрожало пение крупной дамы валом платье, затесавшейся среди музыкантов. Как почти везде в Сиене, здесь не было ничего оскорблявшего глаз современностью, кроме одинокого бунтаря-подростка, явившегося в кроссовках и клетчатых штанах.