Беспощадная бойня Восточного фронта - Вилли Вольфзангер

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ II.

Летняя поездка.

Итак, жизнь продолжалась. Мое возвращение домой вылилось в погоню за приключениями. Теперь я видел смысл моей жизни лишь в праздниках, любовных интрижках и путешествиях. Это давало мне возможность забыть войну или по крайней мере скрыть ее за тонким покровом.

Но это в конце концов привело меня к мысли отправиться добровольно на фронт.

Я хотел вступить в спор с самим собой и выжечь огонь огнем, войну войной. Мною овладела какая-то жажда вновь пережить все страдания, тяжелый труд и дождаться мира. Меня уже не удовлетворяла жизнь, которую я вел. Я шел навстречу своей участи к своим страданиям. Ни на что не надеялся. Бросал в пропасть свою веру, свою душу, свою любовь.

В России я должен был снова обрести себя, там должна быть закончена моя дорога в процессе моего становления или гибели. Таким образом, я пытался обрести свою подлинную свободу даже в солдатском мундире, возродиться как феникс из пепла. Пусть этот тяжелый жребий вновь падет на меня, и я не собирался от него убегать.

Никаким героическим нигилизмом, никакой особой необходимостью не было вызвано мое решение, да и вера в Бога не давила на меня. Это был, пожалуй, сплошной авантюризм и жажда приключений.

Я ожидал отъезда, предаваясь иллюзиям. И написал в альбоме своей возлюбленной: «Я подвел заключительную черту в моей жизни». Наша компания праздновала, сидя за столом. Это была моя последняя ночь дома, и я уже почуял дымок будущего большого приключения.

Гром гремел за окном. С грозы началась моя поездка. Разрушенные города родины оставались позади. Места, где проходила моя молодость. Веяние времени. С вином и шампанским мы отмечали мой отъезд, и в полночь я, пьяный, уже выезжал из родного города, из своего дома, пожертвовав свое безоблачное существование на благо войне.

Я бросился навстречу своей участи и своей судьбе, но в тайне надеялся на возвращение домой. Что бы там ни было, но я хотел жить, дух времени и не уходящая тоска требовали этого. Впрочем, я не боялся бы и смерти, если, конечно, звезды этого захотят.

Поезд медленно катился на восток. Лодзь, Варшава, Орша, Смоленск. Я пил день и ночь, коньяк, водку, джин и редко, не более чем на один час, оставался трезвым. Временами меня охватывал ужас перед наступающими испытаниями, и мысли о войне снова и снова приходили в голову. Я был весь в колебаниях и противоречиях. Надо ли было ехать? Но теперь, когда все было решено, не следовало предаваться сомнениям.

Война входила в компетенцию Бога. Только обращение к нему еще имело какой-то смысл. Однако я повсюду чувствовал уже запах тления, границы разумного расплывались, и оставалась только неизвестность. Я не понимал себя самого. Война была для меня одним из безумных средств к возвращению домой, продиктованному моей совестью. Я нес в себе вину и в то же время вовсе не видел необходимости в своей гибели. Я жаждал покаяния, и моя жизнь уже стала необходима мне. Но в сердце я не примирился с окружающим меня миром, и только в алкоголе душа моя находила забвение.

Таким образом, я воспринимал свой отъезд как комедию, хаос противоречий, ошибок, перемен во взглядах, словах и изображениях. Внезапно меня охватывала жажда приключений, которая бросала легкомысленного молодого человека в пропасть, но он брал всю ответственность на себя и считал, что сейчас уже поздно лить слезы.

Огромная русская равнина снова открывалась перед окнами вагона. Серое небо, луга, редкие деревья, дома, крытые соломой. Шел дождь. Сено и зерно гнило. Я пил шнапс и спал.

Вечером в Смоленске я услышал песни женщин. Они стояли между поездами, которые двигались одни на восток, другие на запад. Они пели грустные песни о своей поруганной стране и заброшенной земле, потеря которых не оправдывала никаких жертв.

Среди лунной ночи звучали пастушьи рога. Они раздавались откуда-то издали. От них веяло грустью и тоской по родине, и в то же время у этих звуков была какая-то романтика. Как привет из вражеской страны.

Вечером мы выгрузились в Ярцеве. Переночевали в амбаре, а потом целый день отдыхали в Филиппове. Там я снова наблюдал за пением и танцами девушек в вечернем свете под монотонную музыку балалайки. Девушки ходили по кругу среди молодых юношей, потом поворачивали, шли в обратную сторону и снова пели сильными молодыми голосами. Они извивались в танце, затем безмолвно переходили на медленные движения, расходились и выходили из круга.

Белые косынки выделялись на фоне заходящего солнца. Танцы продолжились снова, когда взошла луна. Мы видели, как ее свет отражался на неподвижных лицах танцовщиц. Танец сопровождался меланхолическим звучанием балалайки. Мы тоже пели и смеялись вместе с этими людьми, и этот старинный хоровод заставлял нас забыть о фронте.

Я был счастлив. Посреди России чувствовал себя снова дома. Казалось, тут была моя родина, и только в ней, в ее печали и радости мог я существовать. Только здесь моя душа находила какой-то странный отзвук.

Гроза гремела, окрашивая облака в какой-то желтоватый свет. Радуга образовала мост между кустарником ольхи, пастбищем и лесными полянами. Я направился в Воротиново, деревню, руины которой виднелись из высокой травы и изобилия цветов. Там проходила линия фронта, представляющая для нас большую опасность. Окопы русских находились близко от наших, и ночью около них разрывались снаряды.

Сорняки и цветы так сильно выросли, что в них буквально скрылся наш бункер. Расположенный на позиции у реки Вопь, он был довольно большим, и отдельные снаряды, долетев до него, взрывались у самых стен.

Я никак не мог привыкнуть к этим разрывам, это был мой дом, и я в нем не был случайным гостем.[39]Ночами мы производили земляные работы в покрытом туманом поле при лунном свете и звездах, вплоть до наступления серых сумерек. Свет стремительно озарял поле. Рядом рвались снаряды, выстрелы из минометов вынуждали нас прятаться в укрытии, но опасность не пугала меня, а даже успокаивала, укрепляла мою душу. А дневник, который я вел, помогал мне, позволял абстрагироваться от де й ств ител ьн ости.

Теперь сдержанная красота реки Вопь определяла мою жизнь, а не война. Восход солнца, утренняя заря и проплывающие облака, сумерки и свет звезд составляли мой мир, в котором я был доволен и весел. Я не хотел видеть ничего вокруг и вел себя как турист и авантюрист среди этой войны. Я понимал, что все правители хотели моей гибели, что люди почти не принадлежали себе, а солдаты в окопах представляли собой скорее бездушные инструменты разрушения, фанатиков заката планеты. Здесь почти не было перерывов между битвами, одиночки вспоминали только о Боге, а противники разделяли общую участь, хотя многие мечтали о плене, чтобы не оказаться обреченным на смерть, оказавшись ранеными на нейтральной полосе. Здесь господствовала стихия, смерть и убийство, а целью борьбы было отнюдь не столкновение мировоззрений, так как каждый боролся только за свою жизнь, а отнюдь не за какие-то идеалы и стремления познать ее смысл. Здесь, в этом диком ужасе и в это безумное время я сумел существовать как турист между туманом на земле и звездами на небе.