Разноцветный снег - Наталия Волкова

– Ой, да ладно, знаем мы, как там эти жюри работают. Ему достаточно было сказать остальным, что я – подающий надежды и бла-бла. Но он не захотел так говорить.

– А ты не думал, что просто не заслужил? – опять выкрикнула я.

– Слушай, Бойцова, помолчи, а? Сейчас ты о своем любимом Якове Семеновиче такое узнаешь…

– Я не буду слушать про него гадости!

– А придется. Очень пикантная инфа всплыла. И теперь разнесет ее течением по всем печатным изданиям, об этом будет весь город на каждом углу трещать. Поняла?

– Ты гонишь, – сказала я и заткнула уши.

– Я? Гоню? – Виталик аж покраснел. Он открыл сумку и вытащил оттуда распечатанные листы А4. – Смотри, если не веришь.

Все склонились над тем, что принес Виталик. Пока они читали, я наблюдала за лицами: Танечка быстро пробежала несколько строчек и в ужасе прикрыла ладонью рот, Соня и Даня придвинулись друг к другу вплотную и напряженно вглядывались в текст. Потом Даня оглянулся на меня и округлил глаза. Гришка читал медленней других и так же медленно шевелил губами.

– Капец! Прочти, Стаська.

Я пересилила себя и придвинулась к разложенным на столе листочкам. Судя по всему, это были распечатки из какой-то газеты. По ним получалось, что года два назад Гилмана судили за вымогательство. Что года три назад он работал в школе в подмосковном городке. В его кабинете шел ремонт, и его никак не могли закончить. Тогда Яков Семенович одолжил подрядчику собственные деньги, а потом требовал с него гораздо большую сумму, чем дал. И подрядчик написал на Гилмана заявление.

– Ну что, Бойцова, – торжествующе воскликнул Виталик, – поняла? Уголовник твой Яков Семенович!

Я не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Это не может быть правдой. Яков Семенович не мог ни у кого ничего вымогать. Хотя к чему тогда были все эти разговоры о том, что человек не знает, чего ждать от самого себя?

– Ничего я не поняла, я должна поговорить с ним.

– Не боишься? Где, кстати, те денежки, что мы вчера на Библионочи заработали? А? И где сам Гилман?

Я ничего не ответила и пошла в раздевалку. А в раздевалке разворачивалась целая сцена. Елена Георгиевна виновато смотрела на папу Виталика и лепетала чуть слышно:

– Но вы поймите, он ничего не говорил, когда пришел на работу устраиваться, а справку о несудимости я только еще собиралась его попросить принести, у нас как раз проверки весной.

– Да как вы можете уголовников к детям подпускать? Он же психопат, наверное. И что хорошего можно ждать от человека с фамилией Гилман? А конкурс этот… То моего Виталика талантищем называл, а то…

– Никогда он его не называл талантищем, – тихо сказала я, протискиваясь мимо них.

– Что?

– Ничего.

И вышла на воздух. Только на улице я поняла, что не могла дышать нормально с того момента, как прочитала документы. Надо поговорить с Яковом Семеновичем, подумала я. Только домой зайду, сумку брошу. На подходе к дому я встретила Ромку.

– А чего ты не в библиотеке? Я бегу попрощаться. Все, уезжаем.

– Да там такое…

И я рассказала Ромке последние события, волнуясь и задыхаясь на каждом слове.

– Я не верю, Ром.

– И я не верю.

– Стаська, Ромка! – вдруг долетело издалека. Мы обернулись и увидели несущегося к нам Гришку. – Стойте.

Гришка добежал и с облегчением выдохнул.

– Думал, не догоню.

– Пошли все вместе, – вздохнула я.

Я оставила ребят на лестнице, а сама зашла домой.

– О, как хорошо, что ты вернулась! – крикнула из комнаты мама. – Я уже хотела за тобой в библиотеку идти.

– А что случилось?

– Мне только что Танечкина бабушка звонила, какие-то ужасы про вашего этого Гилмана рассказывала. Что вы там расследование какое-то устроили, выясняли зачем-то про фашиста что-то.

– Зачем-то, что-то! Мам, ты сначала узнай, а потом говори. Никакой он не фашист. Мы реабилитируем его.

– Ты этим заниматься не будешь. Или, по крайней мере, не будешь заниматься этим в клубе Якова Семеновича.

– Почему?

– Потому что он тоже…

– Фашист? – Меня затрясло.

Какой-то замкнутый круг. Мама впервые не хотела меня слушать, и я поняла, что доказывать ей сейчас, когда она такая накрученная звонком, бесполезно.

– И к тому же, – добавила мама, – меня очень беспокоит твоя привязанность к этому Якову Семеновичу. Он одинокий молодой мужчина. А ты симпатичная умная девушка. И он тебе явно нравится.

– Мама! Ты опять?

Нет, это было уже чересчур. Я швырнула сумку на пол и выскочила из квартиры. Дежавю: я так уже выскакивала и дверью шарахала, когда мы ругались с Тоней, только теперь Тоня мне стала даже ближе, чем мама.

В квартиру Гилмана мы позвонили втроем, а потом долго ждали, когда за дверью послышатся неспешные шаги. Яков Семенович пригласил нас в комнату. Было очень непривычно видеть его в простых домашних трениках, растянутой футболке и небритым, ведь на занятия он всегда приходил в аккуратном костюме. В комнате все было перевернуто, на полу стоял раскрытый чемодан.

– Яков Семенович…

– Я уезжаю, – улыбнулся он, – этого следовало ожидать.

– Но Яков Семенович…

– Наверное, Виталик вам уже всё объяснил? Что на меня было заведено дело? Что был суд?

– Да, но…

– Мне лучше уехать, Стася.

– Я не верю ни одному слову этого их документа, – сказала я.

– Да? – поднял бровь Гилман. – Нет, некоторые слова там действительно правда. Меня нельзя подпускать к детям, так что ошибкой было устроиться на работу в детскую библиотеку.

– Но вы ведь ничего не вымогали?

– Это неважно, Стася. Мне все равно никто не поверит, как сначала не поверили на суде.

– Но почему? – спросил молчавший до сих пор Ромка.

– Я устал, ребята, устал оправдываться и что-то доказывать. – Яков Семенович опустил голову, а потом посмотрел на меня. Видимо, он что-то такое увидел в моих глазах, что передумал и опять заговорил: – Я не вымогал денег. Я очень хотел, чтобы учебный год начался в чистом, отремонтированном кабинете, а у подрядчика, который отвечал за ремонт, кончились деньги.

И я ему одолжил. Приличную сумму. Из личных сбережений. Но вот тут я виноват, конечно. Надо было оформить с ним все официально. А я дурак. Собственными руками… Короче говоря, мы с ним не подписали расписку даже. И, когда потом я попросил его вернуть деньги, он отдал мне тридцать тысяч, и всё. Я обратился в суд и сам же стал обвиняемым. Потому что он записал на диктофон, как передает мне тридцать тысяч и как я прошу больше. В суде-то он сказал, что весь ремонт сделал за свой счет, а я вымогаю.