Доктор, который научился лечить все. Беседы о сверхновой медицине - Александр Никонов

Ладно, не буду больше отвлекать вас от прелестного пульмонолога, вам ведь любопытно, что она скажет. Мне и самому был интересен её взгляд врача на мужа. Вот говорят же, что нет пророков в своем отечестве, что большое видится на расстоянии. И тот, кто для всех — великий Пушкин и солнце русской поэзии, для уставшей жены просто неряшливый Саша.

Наш случай — счастливое исключение. Сама будучи доктором по опыту и образованию, Лена имела в руках багаж знаний и опыта, с помощью которого могла оценить масштаб того, что наворотил в медицине её муж, — и удивиться.

Его умения по переформатированию тела и вправду поражают. Он, например, может перевернуть неправильно лежащего младенца в утробе матери. Конечно, сегодня при неправильном предлежании плода — скажем, когда ребенок лежит ножками вниз — роженицу спасут: сделают кесарево, то есть вспорют ножом брюхо, вытащат младенца, а живот обратно зашьют суровой ниткой. Но это даже звучит страшно, и уж точно от этой процедуры пользы мало! Лучше рожать в штатном режиме.

— Потому как если проанализировать биомеханическую ситуацию, то кесарево сечение бесследно для ребенка не проходит, как любой аварийный режим. Для желудочков мозга новорожденного будет куча негативных вещей, обусловленных перепадом давления, и прочие разные неприятности. Но сама она не родит. Поэтому во все века повитухи пытались развернуть младенца. Они крутили младенца внутри утробы, наминая беременной живот. А что делает Доктор? Он крутит маму вокруг младенца — фиксирует живот, а мама в это время передвигается так, как он говорит. Это не за один раз делается, а аккуратно, потихоньку. Если задать импульс и направление, то ребенок сам начинает передвигаться.

В чём вообще основной принцип Блюма? Он включает в организме то, что не включилось по разным причинам, если говорить упрощенно. И это невозможно прописать ни в каком договоре, сформулировать как медицинский документ. Но можно назвать общим словом «оздоровление». И те люди, которые знают, что есть такой человек и такой метод, к нам приходят и детей приносят. Потому что главное в медицине — доверие к доктору. Я сама безоговорочно доверяю ему наших детей. И отца своего доверила, когда у него развился третий инфаркт. Кстати, весьма показательная была история!

Папа мой перенес два инфаркта, операцию на легком, а потом кто-то ему посоветовал, что хорошо бы посмотреть, как там работают сосуды в сердце — сделать коронарографию[1]. Я ему объяснила, что такое исследование делается с помощью специального средства — жидкости, которая вводится в коронарные сосуды. И эта жидкость загущает кровь, то есть сама по себе может спровоцировать какие-то проблемы. Обычно её делают людям, у которых и так всё работает не очень, а тут сгущается кровь ещё больше, что приводит к дополнительной нагрузке на сердце… В общем, не рекомендовала. Папа мне не поверил: кто я такая — дочь всего лишь, а тут ему целый участковый кардиолог насоветовал! И он пошел делать. Мы тогда в Москве жили…

И вот мне звонят в 10 часов вечера и сообщают: прямо на процедуре у вашего папы острый инфаркт развился, ему надо срочно делать операцию на открытом сердце. Оказалось, когда они ему вкачали эту жидкость для коронарографии, то увидели, что девяносто процентов сосудов сужены настолько, что практически не функционируют, а 10 % оставшихся не вытянули сгущенной крови — пока они всё это смотрели, снимали, записывали на диск, у него острые боли начались. Инфаркт! В такой ситуации уже нельзя делать стентирование, то есть при помощи зонда вводить через бедренную вену стенты для расширения сосудов, а значит, надо идти на шунтирование. То есть распилить ребра, потом открыть грудную клетку и обводить суженные сосуды байпасами — обводными трубками, пластиковыми дублерами. Но это же надо сделать так, чтобы не отскочило, потому что во многих случаях байпасы отскакивают, когда подают нормальное давление (во время операции человеку снижают давление и пульс, чтобы сердце поддерживало только мозги). Но если 8 часов человек должен быть в отключке в таком вот медленном режиме, то неизвестно, как он придет в себя и придет ли, — тем более человек с двумя инфарктами и без куска легкого. Проснётся ли он после наркоза? И кто будет оперировать, скажите? Не придет же сюда мировое светило в 11 часов вечера оперировать? Значит, будет какой-то практикант сейчас на моем отце тренироваться.

Это я им всё высказала. Они мне отвечают: а что, у вас есть какой-то выход?.. И вот я не как врач, а просто как дочка этого человека говорю: извините, выход всегда есть, но пусть уж лучше он тогда спокойно лежит, и не надо его мучить, уж если так. А сама включила голову, хожу и думаю: наверное, если его раскачать по методу Доктора, то можно быстрее, во-первых, вывести это густое лекарство оттуда, а, во-вторых, помочь сердцу внешним приводом. У нас есть методы влияния на грудную клетку, при которых, меняя внешнее давление, можно оптимизировать условия работы любого органа, в том числе и сердца.

Звоню Доктору, говорю, что, если я сейчас папу привезу с этим инфарктом? Он говорит: обещать ничего не могу, это будет твоё решение. И, вы знаете, этот момент я хочу особо прокомментировать, потому что человек — очень сложная система, это вам не компьютер: нажал — заработало. Поэтому человек должен сам всегда решать и отвечать за своё решение. И вот я пишу заявление в Первой градской, что я отца забираю. Они на меня смотрят, как на сумасшедшую, с учетом того, что я на 8-м месяце беременности, у меня вот такой живот, на дворе ночь. Спрашивают: наверное, вы не в себе, у вас энцефалопатия, куда вы его заберете? На что я отвечаю: знаете, если он тут пролежит еще часик-другой, то везти уже будет некого, а оперировать его я вам все равно не дам.

По пути в Первую градскую я ещё остановилась у аптеки на Ленинском, взяла адреналина, гормонов и всего прочего, на случай если отцу совсем плохо станет. Хорошо, что я и сестра, и врач, и вообще, много чего умею, в частности, уколы ставить… Короче, приехала и написала отказ. У отца стояла подключичная — чтобы, если что, можно было вливать адреналин сразу в вену, и я его прямо с этой подключичной забираю, осторожно вывожу. Они спрашивают: вы что, на реанимобиле что ли? Нет, говорю, на своей… Конечно, в Европе мне бы, наверное, его не отдали. А тут мы с ним прошли метров сто, сели в машину. Я банку с физраствором, которая с подключички, привязываю в машине, и мы едем по Ленинскому домой. К полуночи были дома. К этому времени вернулся и Доктор. И он начинает отцу, лежащему прямо с этой подключичкой, тихонечко раскачивать грудную клетку очень мягким валиком. Раскачивает час, потом тот полчаса отдыхает и снова час раскачивает и так далее. К четырем утра смотрю, отец поменялся — порозовел. Он-то спал в перерывах по полчаса, а мы не спали, качали его до 12 часов дня. А в полдень отец встал и сказал: «У меня уже ничего не болит, я пойду пройдусь».

Вот вам замена открытой операции на сердце.

Когда я эту историю рассказывала коллегам-врачам, они отвечали: ты что, сумасшедшая, никому больше не рассказывай!.. А ведь у нас были и другие случаи, которые классическая медицина даже понимать отказывалась. Эти случаи — лучшая демонстрация силы метода. И принципа своевременности, если говорить о моём папе: на следующий день было бы уже поздно. А так папа у нас за неделю оклемался спокойненько, внуков на плечах таскал на третий этаж. Мы потом сделали кардиограмму — никаких признаков инфаркта.