Плевать на все с гигантской секвойи! - Екатерина Вильмонт

Он побрился у себя в кабинете и на всякий случай набралномер Марины. А вдруг все-таки она на даче? Но трубку сняла нянька. Он, изменивголос, попросил Ивана Ивановича.

– Ошиблись номером, – буркнула нянька.

Лифт не работал. Он легко взбежал на третий этаж. Позвонил.Сердце билось где-то в горле.

– Кто там? – раздался нянькин голос.

– Михаил Петрович. Откройте, прошу вас!

Дверь приоткрылась.

– Это вы? – показалась голова Алюши.

– Добрый вечер, Александра Ивановна!

– А никого нету.

– Марина еще не пришла?

– Так уехала она.

– Уехала? – У него упало сердце. – Кудауехала?

– Так в Турцию.

– А Миша?

– И Миша. Из-за него и поехала. А вы, гляжу, сцветочками…

– Ох да, возьмите цветы, прошу вас!

– Да мне-то зачем?

– А мне что с ними делать?

– Жене свезите. Обрадуется небось.

– Скажите, Александра Ивановна… Ах да, у меня тут и длявас подарочек есть, вот, конфеты… очень вкусные… А это для Миши… – Он протянулстарухе высокую коробку с парусником.

– Это чего?

– Подарок для мальчика. Поставьте к нему в комнату… Онприедет, обрадуется.

– Ишь, бедолага, всем подарочки привез, а никого нету.Ладно уж, заходи, чаем напою, если не побрезгуешь со старухой-то чай пить.

– Спасибо, – почему-то обрадовался он.

Она впустила его, взяла из рук подарки.

– Проходи на кухню, я сейчас. Есть хочешь или толькочайку?

– Чайку, если можно.

– Можно, отчего ж нельзя, а вареньице употребляешь?

– Спасибо, с удовольствием.

– Вот тут вишневое и абрикосовое.

– А Марина какое любит?

Старуха внимательно на него взглянула и опять полезла вбуфет:

– Вот! Марино любимое… Специально для нее делаю,деликатес!

Он понял, что сердце Алюши смягчилось.

– Крыжовник? Обожаю крыжовенное варенье!

– Да не просто крыжовник, а в каждую крыжовину вишнязапихнута! Вот уж канитель так канитель, но мне на Марю никаких трудов нежалко.

– О, как вкусно! В жизни такого не пробовал! –искренне восхитился Михаил Петрович.

– Твоя жена такого не варит?

– Моя жена вообще варенья не варит. Теща, правда,варит, но на такое она не способна! Чудо! Царское варенье!

– Его так и зовут «Царское варенье»!

– А вы конфеты откройте, Александра Ивановна, я их воФранции для вас купил специально!

– Ишь ты, надо же, удостоилась на старости лет! –засмеялась она, но явно была очень довольна. – Я их лучше для Мишкиприпасу. Он приедет, тогда и откроем.

– Александра Ивановна, пожалуйста, эти конфеты для вас.А Мише я куплю любые, какие он захочет! Ешьте и не думайте прятать.

– Нешто и вправду попробовать? Ладно, уговорил. Ты, ягляжу, любого уговоришь. Вернее, любую! Только смотри, я Марю в обиду не дам.Не погляжу, что ты мне конфеты привез, глазоньки-то выцарапаю, если Марю моюобидишь!

– Меньше всего на свете я хочу ее обидеть!

– А дети у тебя есть?

– Есть. Дочка. Ей уже двадцать три года. Замужемпобывала, развелась.

– А внучков тебе не принесла?

– Нет пока.

– Сколько тебе годков-то?

– Пятьдесят один.

– Старый уж, а с виду не скажешь. Седина в бороду,выходит, а бес в ребро?

– Нет, Александра Ивановна, это не то… Мы с Маринойнедавно познакомились, но я люблю ее уже много лет, даже сам не понимал, чтоэто любовь…

– Это как же? – заинтересовалась старуха.

– Я ее впервые увидал восемнадцать лет назад. Увидал ина всю жизнь запомнил. Никогда не забывал… А тут случайно на чужой свадьбевстретил – и пропал… Совсем голову потерял… Видите, ничего от вас не скрываю.

– Ну и чего теперь? Какие твои намерения? Поматросить ибросить? – недобро прищурилась старуха.

– Да Бог с вами! Я люблю ее. Скажет она мне – бросьвсе, я брошу!

– Ишь какой скорый! У тебя сколько жен-то было?

– Всего одна.

– Но баб наверняка немерено, и неизвестно еще, сколькодетей по свету посеял…

– Ничего об этом не знаю, может, и есть где-то, но… –Он беспомощно развел руками. – Александра Ивановна, умоляю вас, расскажитемне о Марине! Я же почти ничего о ней не знаю, а хочу знать все…

Она смерила его долгим взглядом, отправила в рот французскуюконфету и сказала:

– Я тебе только одно расскажу, ты тогда поймешь, какаяона. Но это будет про меня… Потому что про другие дела я ничего говорить нестану.

– Я весь внимание.

– Жила я с мужем, хорошо ли, плохо ли, но жила, назаводе работала, квартира у нас была, сына ро?стили, все как у людей. Сын вроденормальный парень был, выпивал маленько, но не пьянствовал. Работящий, тихий,чего еще надо? Потом муж умер – на заводе покалечился, и вскорости прибрал егоГосподь. Это я теперь так говорю, я раньше ни в какого Бога не верила, нас такро?стили – нету Бога, и все тут. А видать, все же есть… Виталька, сын-то мой,женился, невестку в дом привел, сперва она мне глянулась, справная такая девка,все в руках горит, уважительная, мамой меня называла… А только, гляжу, Виталькамой выпивать начал, да уж не выпивать, а пить по-серьезному. Я тревогу подняла,а Светка-то, невестка моя, все говорит: ничего, мама, не страшно, он такрасслабляется, очень тяжело жить стало, вот он и хочет забыться. Ну что долгоговорить… Напился он однажды, подрался, да и убил человека спьяну… Ну, ясно, втюрьму попал. Мы со Светкой жилы с себя тянули, чтобы посылки ему таскать –одно, другое, третье… Потом в колонию его отправили. А тут завод наш встал.Зарплату не платят, живи как хошь… Вот однажды Светка мне и говорит, она какраз к Витальке в колонию съездила: мама, если дать хорошую взятку, Виталькесрок скостят, сперва на химию переведут, а потом уж и вчистую отпустят, у негоубийство-то непредумышленное было… А где ж денег-то на взятку добыть,спрашиваю? Она и говорит: квартиру давайте продадим, у меня уж и покупательесть. А где ж, говорю, сами-то жить будем? Вы к сестре в деревню езжайте, там ипоживете пока. В деревне и без зарплаты с голоду не помрешь. А я у брата покапоживу. Не то без мужика в доме мы скоро ножки протянем. Теперь-то понимаю, чтодурость это все была, моя дурость, да ее подлость… А еще Виталька из колониипишет: «Выручайте, помру я тут…» Ну и согласилась я квартиру продать. Светкавсе на себя взяла, с покупателем договорилась, за справками носилась, я ейдоверенность подписала. Короче, продала она квартиру – да с деньгами и смылась.Виталька в колонии, я на улице… Поехала к сестре в деревню. Прожила у нее двенедели, а она возьми и помри, язва у ней прободилась. А племяннички мои меня ивыставили. Езжай, мол, откуда приехала. Денег на дорогу до Москвы дали, и все.Приехала я, дура старая, вышла на Комсомольскую площадь, а куда идти – один Богзнает. Решила все ж таки на завод свой податься, но там все глухо. Товарку своюбывшую, Татьяну, нашла, а у той у самой дела хуже некуда. Ночь я у нейпереночевала, а утром она и говорит: одна тебе, Алюша, дорога. В домработницы.Ребятенка чужого нянчить. При нем и жить будешь, и кормиться… А у меня, у дуры,такое мнение было – на чужих работать вроде как зазорно. Рабочая, видите ли,гордость. Но кушать-то хочется, на вокзале ночевать я уж стара, да и вообще,хоть все и плохо, а помирать неохота еще. И вот иду я по улице, смотрю –скверик, села на лавочку, а на другой лавочке женщина, бледная, худая,замученная, но одетая хорошо, во всем заграничном, дорогом, ребятенка малогоперепеленывает. И вот как Боженька мне что-то шепнул… Я к этой женщинеобратилась. Зачем, мол, ребенка на сквере пеленаешь? А она мне: оставить его нес кем, а пить-есть надо, продукты в Москве не так просто купить, вот иприходится с собой таскать. А он уж все пеленки прописал. Я говорю: ты одна,что ли, живешь? Одна, отвечает. Ну я храбрости набралась и говорю: хочешь в нянькик тебе пойду, только за кров и пропитание? И рассказываю ей, что со мнойприключилось. Она меня с улицы взяла, ребенка доверила, да еще и деньги платитьстала, как облегчение вышло. Потом, как сменяла свою квартиру и мужнину вот наэту, комнату мне выделила, прописала… Вот с тех пор и нет у меня никого дороже.А сына моего в лагере убили… Вот такая история. Теперь понимаешь, почему я заМарю с Мишкой глотку кому хошь перегрызу?