Мариза - Ева Миллс

– Я ведь досмотрел его. Мариза, я не понимал раньше. Думал, что ты вся как на ладони и только сейчас увидел, как мало я знал. Как мало знал вообще кто-то. Ты показывала кому-нибудь еще?

Я помотала головой. Никогда.

– Так я думал. Ты скрытный маленький хомяк, который весь свой мусор тащит в норку и прячет под ковриком. Потом вытряхивает одним разом.

Сравнение было унизительным – я не хомяк! – но точным, и от этого еще более обидным.

– А еще, я знаешь, что подумал? Он потянулся за блокнотом, взвесил его на ладони. Все это ведь – книга. Ну, то есть, скорее комикс, конечно, но здесь есть все – любовь, разбитое сердце, много секса, страдания, девушка в беде, красивый злодей и обаятельный герой, грудастая проститутка, экзотика и романтика, короче, я к чему. Ты никогда не думала это издать?

Даже если бы я могла говорить, то я не смогла бы вымолвить ни слова. Напечатать – это? Чтобы все увидели меня обнаженной? Во всех смыслах, причем. Как я покажу такую книгу Хавьеру, маме, как я пройду мимо соседки-сплетницы – что она про меня после этого будет говорить? А, это та, которая трахается с первым встречным? Я представила шушуканья медсестер у Рэя на работе: о, а вы знали, что он…о, такой могучий мужчина, да, мой любимый разворот… От ужаса меня затошнило. Тьяго, чертов авантюрист, и придет же в голову идея! Мне хотелось свой голос, высказать все железобетонные аргументы, почему эту мысль надо задавить прямо сейчас, почему я никогда не смогу никому даже предложить это в качестве будущей книги, но он, как назло, специально не стал развивать эту тему и сел на кровати, собираясь вставать.

– Пойду-ка я перекушу. Есть хочешь? Я сварю бульон.

Я помотала головой: однозначно нет.

– Ну, скажи, когда захочешь. Помнишь, как мышонок приходил на ужин к Джерри? Потыкай себя пальцем в рот. – Он показал.

Я стала лупить его кулаками в бок. Довольно слабо, к сожалению.

– Не хочешь как хочешь, а я умираю от голода.

И он отправился на кухню.

– Никуда не уходи!

Козел. Так издеваться над больным человеком. Я улыбнулась. Представила, как если бы он вдруг не дурацки шутил, а сидел надо мной со скорбным лицом, и причитая, читал молитву и уговаривал съесть ложечку бульона за папу, за маму… Я содрогнулась от ужаса и прогнала это видение.

Я закрыла глаза. В голову сами собой лезли непрошеные мысли: а если поменять героям немного лица… немного сменить декорации и перемешать события в другом порядке, то может… нет, даже не думай об этом, Мариза, это в корне идиотская затея, но сегодня же я видела в бреду, как оживают фигуры, а если сделать рисованный сериал… нет, у меня самой не получится, надо кого-то искать, кому-то показывать, я умру со стыда, а если взять псевдоним…

Так, споря сама с собой, я незаметно уснула.

Эти сутки запомнились мне как одни из самых долгих в моей жизни. Когда мы с родителями в две тысячи одиннадцатом пережили тот ужасный уик-энд, даже тогда я не чувствовала себя такой беспомощной. Я могла действовать, я могла помогать другим, я приносила пользу! Я пообещала себе, что больше никогда не стану дразнить капризничающих Киру и Джоша, которых не пустили на улицу, потому что они простывшие.

Следующее мое пробуждение случилось в три часа ночи. Открыла глаза, ужасно хотелось пить. Сантьяго спал сидя, откинувшись на спинку кровати, в одежде, неудобно запрокинув голову. Наверняка собирался бодрствовать до рассвета. Я медленно, чтобы не разбудить его, подтянула себя в сидячее положение, потянулась за стаканом. Выпила воду маленькими глотками, вытянула градусник из-под подушки, померила температуру. 105,7. К черту!

Надо было пить лекарство: идти за водой, плющить таблетку, потом умудриться не подавиться ей. Я нащупала блистер, тихонько проковыляла на кухню, прикрыв дверь. Пускай спит. Уж нурофен-то я в состоянии проглотить самостоятельно.

Я представила себя древней старухой: вот я еле переползаю из комнаты, держась за спину. Да, палка бы сейчас не помешала. Когда я наконец-то плюхнулась на стул, мое сердце колотилось так, словно я пробежала стометровку. Как он там давил эту таблетку? Надо положить в ложку, черенком другой сильно прижать… Половина раскрошилась на стол, вторая половина раскомкалась крупными кусочками, наверняка начну задыхаться. Я зашипела.

– Самостоятельность проявляем? – Заспанный Тьяго широко зевнул, сел рядом, отобрал у меня ложки, лекарство, за три секунду все исправил и протянул мне с водой. – Пей.

Это несправедливо!

– Если бы я был на твоем месте, я бы тебя разбудил.

Ага, черта с два!

– Точно-точно разбудил бы, потому что я был бы больной и мне бы хотелось заботы и внимания, а ты была бы только рада их проявлять. Ведь в обычной жизни я независимый и самодостаточный человек и кажется, что я не нуждаюсь ни в чьей помощи, так что тебе было бы приятно понять, что я тебе доверяю.

Я покраснела. Намек был таким толстым, и снова справедливым. Меня бесило, что он всегда оказывался прав.

Мы вернулись в постель, но сон не шел, и я ворочалась с боку на бок, как глист. Мне было неудобно, жарко, душно. Сантьяго тяжело вздохнул:

– Иди сюда. Давай, ложись рядом.

Я прижалась к его боку, его рука свободно лежала на моем плече, перебирая волосы.

– Отросли так… Я помню, когда увидел тебя, они не доставали до плеч. Ты была такая тогда… Вы стояли все, шутили, а я не мог даже рта раскрыть, только глазел на тебя, как болван. А мне, между прочим, всегда нравились высокие брюнетки, грудастые и стервозные. Ну вот как твоя сестра. Не дерись, а то не буду рассказывать. Если бы мне год назад сказали, что я буду встречаться с тощей, плоской, рыжей ведьмой ростом с печной горшок… Все, все, я осознал свою ошибку, признаю, твои острые дерзкие сиськи могут выглядеть очень возбуждающе… Ай! Укусила, сучка! Ну, пеняй на себя! Он придавил меня к постели и стал щекотать, пока я колотила его кулаками по спине. Потом прекратил, но с меня не слез. Положил голову мне между грудей, улегся поудобнее.

– Ты такая горячая. И ребристая. Как будто я лежу на радиаторе. Если ты не прекратишь брыкаться, я тебя снова защекочу. У тебя даже соски горячие. Интересно, а что тогда там внутри… – Слова у него не расходились с делом. Не переставая трепаться, он просунул руку мне между ног и сунул палец во влагалище, стал гладить меня изнутри. Идиот. Но вопреки законам здравого смысла пришло желание и, конечно же, он это заметил. – Что такое? Тебе нравится? А если вот так? – он добавил второй палец, усилил напор. Ах, как мне нравится, когда ты молчишь. Это так сексуально, возьми на заметку. Никогда не спорь с мужчиной, или плачь, или раздевайся. – Он взял в рот мой сосок. – Ух, как пышет жаром! Как ты думаешь, тебе станет лучше, если мы полечим тебя изнутри? У меня как раз и градусник есть… – Он вел себя как форменный придурок, и я не знала, плакать или смеяться (хотя смеяться было болезненно), но его руки и губы знали свое дело. Он ласкал, кусал, тер и гладил, и терпеть это было невыносимо. Я потянула его штаны вниз.