Мариза - Ева Миллс

Приятная женщина еще раз измерила мне температуру – 104,1. Нахмурилась, прохладными пальцами потрогала мою шею, прощупала подмышечные и паховые впадины. Заглянула мне в горло, посветив фонариком, взяла мазок.

– Острый тонзиллит.

– И все? – удивился Тьяго. – Это же вроде какая-то детская болезнь.

Врач покачала головой.

– По-простому: ангина. Миндалины гиперемированны и увеличены, на них гнойный налет. Течение тяжелое. Строгий постельный режим на пять дней, вставать только в туалет. Мягкая и питательная диета – ничего острого, кислого, сладкого, сухого.

– Что-то вроде бульона?

– Да, именно. Не заставляйте ее.

– А таблетки? Вы не назначите никаких таблеток?

– Я взяла соскоб, я отправлю его на анализ в лабораторию и завтра буду видеть клиническую картину. Заеду утром и привезу рецепт. А сейчас сделаю укол, и жар спадет, потом сбивайте симптоматически, но не чаще четырех раз в сутки. И строго соблюдайте питьевой режим – пить небольшими порциями каждые полчаса, а лучше двадцать минут.

– Веселенькая нам предстоит ночка, а, Тьяго? – с трудом просипела я.

***

После ухода врача мне сразу стало полегче: укол подействовал, озноб и ломота пропали, я уснула и проспала до часов 5 вечера.

Тьяго был здесь. Он притащил из гостиной кресло и что-то читал. Когда я открыла глаза, он отложил книгу и подал мне стакан с водой.

– Поспи еще, – предложил Тьяго.

– Нет. – прошептала я. Говорить в голос не получалось. – Горло болело сильнее и даже глотать слюну было трудно. Заснуть в таком состоянии я бы уже не смогла.

– Стало хуже, да? – он положил руку мне на лоб. – И ты снова начинаешь нагреваться. Он глянул на часы. Я смогу дать тебе лекарство не раньше, чем через час.

– Строгая сиделка – подшутила я. Эта небольшая фраза причинила моему горлу столько боли, что я зажмурилась. Из-под века потекла слеза.

– Эй, не вздумай вот мне раскисать. И прекрати разговаривать. Я вообще еще не встречал ни одной женщины, которой было бы не полезно немного помолчать. – Смеяться было, оказывается, еще больнее.

Тьяго огляделся в комнате. – Риз, у тебя же всегда вокруг куча бумаги. Где хоть один листик с ручкой. – Здесь взгляд его остановился на моем старом блокноте. – Ага. Вот я что-то нашел, а вот и карандаш. Ты можешь мне писать. Сейчас. – Он раскрыл блокнот, я сказала ему, чтобы он остановился, да только вот голоса у меня не было.

И у Сантьяго он, по всей видимости, тоже пропал.

В поисках чистого листка он открыл на последней странице. Рисунок, изображенный на ней, был от третьего лица, выполнен резкими штрихами угольным карандашом.

Красивый обнаженный парень, мускулистый торс, широкие плечи, мышцы четко обрисованы под кожей. Его голова запрокинута, глаза закрыты, его руки лежат на крепких бедрах любовницы, девушки, изысканной как экзотичный цветок, он крепко притягивает ее зад к своему паху, видно, что мужчина уже близок к финалу. Глаза его партнерши открыты, мыслями она сейчас не с ним. Она внимательно смотрит на что-то перед собой. Или на кого-то. Девушка застыла в дверях комнаты, зритель видит ее со спины. Тонкая майка, юбка обнимает колени. Ее спина напряжена, волнистые волосы рассыпались по плечам, рука сжимает дверную ручку. Сейчас она закроет дверь и тихо уйдет.

Сантьяго. Дэт. Я.

Сантьяго поднял на меня глаза. Лицо его побледнело, на висках выступил пот.

– Мариза. – Он сглотнул и начал заново. – Мариза… – и снова осекся. Помотал головой, стряхивая наваждение, перевернул тетрадь, провел по обложке.

– Можно?

Я никогда никому не показывала свои блокноты. Отдельные эскизы – да, но целиком это всегда был дневник, каждый – летопись моей жизни, честная и незащищенная, и даже Рэй не смел меня просить, хотя много раз хотел, я видела. Эту книгу я создала за одну ночь, но зрела в моей душе она шестнадцать месяцев, и Тьяго был ее частью. Я не знала еще, какой будет моя следующая история, но в этой он навсегда. Ему не понравится, но он имел право увидеть.

Я кивнула. Каждому решению свое время.

На первых страницах ничего особенного не было. Они были вяло сделаны мной в сентябре две тысячи семнадцатого, когда я еще пыталась прижиться в Люксембурге. Консьерж. Лифтер. Продавщица из канцелярского магазина. Панорама старого города. Городская ратуша на площади Гийома II. Первые дни в Таиланде. Море, улицы, лица.

Когда Тьяго долистал до первых рисунков, сделанных той ночью безумного вдохновения, то резко выдохнул и замер. Я знала, что на первой странице: мой поясной автопортрет. Я – невеста, такой, какой запомнила себя в зеркале и в своих чувствах. Любимая, влюбленная, счастливая. Красива настолько, что колет кончики пальцев – так хочется забрать эту девушку с собой. Тьяго долго не переворачивал эту страницу.

Разворот. Свадьба. Мы с Рэем у алтаря, мы с Рэем танцуем, с Рэем улыбаемся гостям.

Рэй. Рэй. Рэй.

Сантьяго коротко взглянул на меня, и я видела: он догадывается, что будет дальше. Перелистни – мысленно взмолилась я. Но он не стал.

Первая брачная ночь. Мне не нужно было смотреть в блокнот, чтобы увидеть все до мельчайших деталей: сброшенное платье на полу, огромная кровать, кружевные простыни, могучее тело Рэя подо мной, полностью в моей власти, сильный мужчина, сдавшийся хрупкой женщине.

Лицо Тьяго скривилось как от зубной боли, он с усилием оторвал взгляд и перевернул.

Страницы переворачивались, и в странном рисованном бреду передо мной проносились видения последних месяцев – мои бумажные фигуры ожили и двигались перед глазами в замедленном фильме. Красивый старинный город, так и не подаривший мне своей любви. Серые дни на серых улицах. Автопортреты, в каждом следующем все меньше жизни – тусклый взгляд, скучное лицо. Испания, яркое пятно, цветные карандаши, лазурное небо, томление сердца. Париж, сепия, романтика, круассаны, вино, мечтатели. Возвращение. Надлом. Острое тощее лицо брошенной кошки, ночь в глазах. Черные дни на черных улицах. Друзья. Два ярких силуэта в бесформенной темноте. Освещенный ресторан на залитых тьмой улицах. Тьяго бросает короткий быстрый взгляд на меня: он помнил, он понял. Ночь всех святых. Пир во время чумы. Дикий карнавал. Красное платье. Компания из пяти человек, все в мерцающем такси.

Разворот. Два этюда в черно-красных тонах. На первом Сантьяго. Он стоит, руками опираясь на столешницу, черная рубашка расстегнута на груди, в его глазах ад.

На втором мы оба. Мои ноги у него на плечах, его голова на моей груди, мои руки у него на спине, его бедра между моих ног.

Тьяго еле разлепляет губы. Ему трудно говорить, мы молчим уже целую вечность, мы забыли все слова.

Мариза…Мне нужен такой рисунок. Ты повторишь его для меня?

Я не отвечаю. Я смотрю дальше.