Состояние свободы - Нил Мукерджи

Следующее утро пронизали серые тусклые лучи. Лакшман вышел во двор, и как только Раджу увидел его, то тут же сжался и жалобно запищал. Произошедшее ночью Лакшман не забыл и уж тем более не простил Раджу его поведения, поэтому решил, что медвежонок обойдется без еды. Целый день Раджу скулил, рыл носом землю вокруг себя, хрипел и сопел. Лакшман уже изучил его повадки, поэтому решил начать воспитательный процесс. Он подошел к нему и сказал:

– Тсс… – Звук получился таким продолжительным и громким, что под конец он брызнул слюной.

Раджу замолчал.

Воодушевленный собственным успехом, Лакшман продолжил:

– Прекрати шуметь. Заканчивай.

Раджу заморгал и посмотрел виновато вниз. Лакшман был рад успеху. Он было направился к дому, но как только захотел зайти внутрь, услышал, что Раджу снова начал пищать. Лакшман подошел к нему, шикал и кричал. Но только в тот момент, когда Раджу видел Лакшмана, он замолкал.

– Сегодня победа за мной, – сказал Лакшман.

– Он будет так шуметь, пока ты его не покормишь, – ответила Гита. – Он пищит, потому что голоден.

– Нет, не вздумай его кормить. Он получит еду только тогда, когда перестанет издавать эти звуки. Ему нужно усвоить этот урок.

– Он никогда не прекратит, – говорю я тебе.

После того, как он окинул взглядом детей, племянников, жену и сноху, к нему вдруг снова вернулась тяжесть, такая знакомая и опустошающая, но на этот раз это произошло не во сне, а наяву. У него никак не получалось надолго сосредоточиться хоть на чем-нибудь: будто его внимание принадлежало не ему, а кому-то другому, тому кто сидел у него в голове, а Лакшман никак не мог настроиться с этим кем-то на единый лад.

Гита почувствовала его замешательство и вышла, чтобы бросить Раджу огурец и раджи роти[52]. Стало слышно громкое чавканье, будто целая стая животных за секунду съела миску еды. Повисла тишина. В доме все затаили дыхание, даже двое малышей Аджай и Мина. Лакшман так и не взглянул на Гиту. Ночью, под шум дождя, сопровождавшийся попискиванием и гортанным кваканьем, Лакшман вспомнил о том, что помогло ему справиться со всей свалившейся на него тяжестью – вспомнил, как Раджу стоял, вытянувшись на задних лапах. Успокоившись, он уснул до утра.

С самого начала у них возникли сложности с перемещением по деревне. За ними постоянно увязывалась шумная толпа ребятишек – упрямых, озорных, непослушных; они начисто отказывались оставить их в покое, несмотря на многочисленные угрозы. Вместо того чтобы уйти, они просто увеличивали дистанцию, и получалось, что Лакшман и Раджу шли во главе этой колонны. Радовало то, что дети уже не бросали камушки, ветки или что-либо еще в медведя ради забавы, а просто шли поодаль и наблюдали. Обезьяны тоже были заинтересованы Раджу – перепрыгивали с одного дерева на другое и смотрели на него свысока. Но, безусловно, самой существенной проблемой были собаки и их непрекращающийся лай. Лакшману частенько приходилось отвлекаться на них, чтобы припугнуть палкой или бросить камень, но они все равно продолжали лаять, хоть и менее решительно.

Лакшман беспокоился за Раджу. Медвежонок боялся собак и чувствовал себя очень скованно, но уже после нескольких таких выходов в свет он стал более-менее уверенным в себе и не тушевался от звуков собачьего лая и при встрече с другими животными. Чем глубже они заходили в лес, тем меньше собак их преследовало. Почва была усеяна длинными сосновыми иголками. Никаких кустарников не было: в лесу росли только высокие сосны, на земле гнили упавшие ветки, покрытые лишайником и мхом. Завидев несколько шишек, Раджу тут же потянулся к ним, и Лакшману, державшему поводок, пришлось последовать за ним. Походка Раджу была неуклюжей, он шел вразвалочку, шатаясь из стороны в сторону. Лакшман часто задумывался: взрослые медведи тоже так ходят или такая походка только у медвежат, которые еще толком не научились ходить?

А потом произошло то, что сильно удивило Лакшмана, он даже не мог понять, как вообще это случилось. Они шли по дороге, по одну сторону от которой был крутой склон. На нем возвышался небольшой разрушенный дом, окруженный одичавшими фруктовыми деревьями и огороженный колючей проволокой на которой висела табличка «Продается». Вдруг Раджу заревел, встал на задние лапы, пробежал на них несколько метров и опустился на передние. Лакшман выпустил поводок из рук и начал говорить с Раджу:

– Что это с тобой такое, а? Ну-ка, сделай так еще раз. Ну же. Встань на задние лапы и потанцуй.

Раджу обнюхивал землю.

– Давай, еще раз так сделай.

Раджу даже не пошевелился. Он делал вид, что ничего не слышит. Не в силах сдержаться, Лакшман резко потянул за веревку, проходящую через переносицу медведя. Раджу взвизгнул и подпрыгнул пританцовывая. Лакшман ахнул от радости и непроизвольно потянул за веревку. На этот раз Раджу издал звук, похожий на вой, и снова заскакал на месте. Лакшмана осенило – все дело в веревке. На сердце у него полегчало, будто камень с души упал. Лицо его сияло от радости. Потом он снова потянул за веревку, чтобы окончательно убедиться в своем предположении, и, когда Раджу отреагировал должным образом, Лакшман не сдержался и громко закричал:

– Шабаааш![53]

После того как он все это продемонстрировал еще раз дома, дети захотели сами попробовать заставить Раджу потанцевать. Слухи о танцующем мишке разнеслись по деревне моментально. Скоро около дома Лакшмана уже собралась целая толпа, и он полушутя говорил всем, что вообще-то за представление нужно платить (но шуткой это было только наполовину). Веревку тянули бесчисленное множество раз: только Раджу хотел присесть и отдохнуть, как за веревку уже дергали снова. Кто-то принес дамру, чтобы Лакшман мог трясти его, издавая звуки, традиционно сопровождавшие представления с животными, – ритм барабана как раз попадал в такт движениям медведя. Одной рукой он держал дамру, а другой – веревку. Раджу уже долгое время стоял на задних лапах пританцовывая, визжал и запрокидывал голову назад тяжело глотая воздух пастью. Лакшман пытался синхронизировать свою игру на барабане с движениями животного, но после восьми-девяти шагов Раджу сбивался с нужного темпа и опускался на все четыре лапы. Дети тоже начинали танцевать, как только Лакшман начинал играть на дамру. Самые смелые из них подходили к Раджу вплотную. Они тыкали, пинали его, а затем убегали на безопасное расстояние посмотреть, будет ли он на это реагировать танцем.

– Танцуй! Танцуй! – обращался к нему Лакшман, сначала с мольбой, а затем уже гневно крича.

Лакшман весь раскраснелся. Когда медведь не слушался, то он чувствовал, что выглядит униженным в глазах толпы. Его взор застлала пелена – с ним такое уже происходило. Несколько секунд он сидел не двигаясь, затем потащил Раджу к дереву, убедился в том, что крепко привязал его, взял тонкую палку и начал лупить по спине, рассекая воздух со свистом. Раджу вздрагивал от ударов и визжал, старался спрятаться за деревом, но удары неизбежно настигали его. Эта попытка самозащиты еще больше вывела Лакшмана из себя – он был ослеплен яростью и стал бить Раджу только сильнее, удары сыпались так часто, что, казалось, с каждым новым ударом у Лакшмана появляется все больше сил и энергии. Палка слилась в единое целое с его рукой, вместе они превратились в беспощадный механизм, обрушивающий нескончаемые удары на спину, голову, морду и лапы животного – практически на все части тела, которые только попадались на пути. Раджу визжал, скулил, рычал и выл; он был похож на сумасшедшего певца, в тело которого вселились демоны. Обезумев от боли, он встал на задние лапы, хватаясь за ствол дерева когтями, будто Раджу был актером, исполнявшим главную роль, и это был его партнер по танцам, а Лакшман был недовольным режиссером, музыкальным продюсером и хореографом в одном лице. Все это сопровождалось тем, что Лакшман был в настоящей истерике – он смеялся и плакал и продолжал бить медвежонка до тех пор, пока палка не выпала из его руки. Он упал на колени и тер лицо ладонями, размазывая по нему слезы, сопли и слюни в попытке хоть как-то остановить свои рыдания – он испугался, что сам для себя превратился в незнакомца.