Форсаж - Колин Харрисон

Марта Вейнрайт — седая, надежная, перешагнувшая за восьмой размер на шестьдесят фунтов и, возможно, лесбиянка, как он подозревал, — прибыла в офис, дымя сигаретой, и когда он поднял взгляд от своих бумаг, на лице ее он увидел злость. Рот был сжат, глаза смотрели обвиняюще. Он закрыл дверь.

— Марта, дай я только доберусь до своего стула, и тогда ты можешь начинать…

— Не вижу никаких причин для этого, Чарли.

— Это меня не удивляет. Объявление уже поместили?

— Да, объявление уже дали, — ответила она, сверкая глазами. — Чарли, ведь повсюду так много бездомных детей, так много брошенных детей. Почему бы не выбрать одного из них?

Чарли выдохнул.

— Резонный вопрос.

Появилась Карен с пепельницей и, увидев лицо Марты, поспешила выйти.

— Это всего лишь твое тщеславие, Чарли? — спросила она, взяв пепельницу. — Мне все это кажется тщеславием. Мужским тщеславием, должна я добавить.

Она, конечно, желала ему добра и хотела выложить все свои аргументы, чтобы он лучше понял самого себя.

— Послушай, моя дочь бесплодна.

Она раздраженно покачала головой, выдувая на него дым.

— Твоя дочь может взять приемного ребенка.

— Я знаю.

— Тебе этого мало? Ты не будешь испытывать к ребенку теплых чувств?

— Конечно же буду, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы жизнь его была как можно лучше.

— Ты хочешь большего?

— Да.

— Собственное потомство?

— Да, Марта.

Она встала. Он слышал ее дыхание с присвистом.

— Все в твоих намерениях тщеславие, страх и слабость. Никакой любви. Женщина нашла бы другой выход из ситуации.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

— Думаю, что подобная ситуация вообще не для женщины. В пятьдесят восемь лет она уже не может иметь детей. Понимаешь, я могу размножаться, Марта. А ты не можешь.

— То, что ты говоришь, безнравственно.

— Безнравственно рождение человека? Желание создать для его матери необходимые условия, чтобы вырастить малыша?

— Правильнее потратить деньги на тех, кто уже родился.

— Ты адвокат по недвижимости, Марта. Ты помогаешь людям распорядиться своим богатством. И ты говоришь, что я совершаю ошибку, делая вложения в новую жизнь?

— Я говорю как твой советник, поскольку нахожу эту идею безрассудной.

— На каком основании?

— На эмоциональном, — она затушила сигарету. — Будет плохо для всех, Чарли. Черт побери!

Для матери, для ребенка и, возможно, для Элли и твоей дочери, если они когда-нибудь узнают.

— Мать сможет найти хорошего мужа. Я буду оплачивать все расходы на ребенка. Ребенок сможет…

— Ребенок будет скучать по тебе всю жизнь! — прервала Марта, покраснев. — Ребенок захочет узнать, кто ты такой! Когда ему исполнится четыре, он захочет…

Надо ее успокоить, подумал Чарли. Притвориться, что почти с ней согласен. Он пару раз усердно кивнул, будто взвешивал ее соображения.

— Если я все же решусь, — спросил он тихо, — займешься ли ты этим? Я имею в виду: поможешь ли ты мне оформить условия договора и побеседовать с женщинами?

Она быстро подошла к его столу и взглянула на разложенные там бумаги.

— Да, Чарли. Да, черт возьми. Я это для тебя сделаю.

— Хорошо.

Она посмотрела на него.

— При одном условии.

— Каком?

— Ты скажешь Элли.

А вот этого как раз он делать не собирался.

— О, — произнес он, — можешь быть уверена.

В семь он вылез из такси, по старой пилотской привычке кинул оценивающий взгляд на небо — но единственным парящим там объектом была безумная улыбка Келли-швейцара, готового замучить Чарли своими услугами. Каждый день Келли улыбался, будто проснулся только для того, чтобы улыбнуться единственному существу на свете, которому стоило подарить улыбку, — Чарльзу Равичу, его большущему другу, а вовсе не человеку, который вручает ему триста баксов каждое Рождество, как это было заведено в их доме. Обычай никто не нарушал, себе дороже — снизилось бы качество обслуживания жильцов, обслуживающий персонал затаил бы обиду. Чарли всегда платил, вкладывая деньги в голубой хрустящий конверт «Текнетрикс».

Келли, улыбаясь во весь рот, широко распахнул обитую медью дверь многоквартирного дома. Чарли еле кивнул ему, проковылял в вестибюль и вскоре оказался перед Лайонелом, ночным лифтером лет семидесяти, который не растрачивал энергию на приветствия или демонстрацию манер, а концентрировал свои истощенные духовные силы на медной рукоятке, с помощью которой он с безупречной точностью поднимал, опускал и тормозил лифт. Эта рукоятка напоминала дроссель на старом тренировочном самолете «Т-37», на котором Чарли первый раз летал в 1962 году. Двигаясь вверх, Лайонел всегда сообщал лифту максимальное ускорение, чтобы тот набрал достаточную скорость, и в нужный момент брал рукоятку на себя, так что лифт добирался до нужного этажа уже по инерции. Все это Лайонел проделывал, не изменяя выражения лица, на котором была написана абсолютная сосредоточенность, казалось, что он при этом даже не дышал. После он спускался в клети лифта один. Когда Чарли его благодарил, он не выказывал никакой реакции. Только морщил складки кожи на лбу. Казалось, что точно так же он отреагировал бы на разбросанные перед ним алмазы по полу или молодую женщину с задранным платьем. Словом, Лайонел был как бы умерщвлен своей службой. И вот парадокс — его бесчувственность передавалась Чарли. Каждый раз, когда Лайонел открывал свою клеть, эмоции Чарли каким-то образом притуплялись. Он и сам хотел бы заставить лифт двигаться вверх, с нежностью прислушиваясь к его механическим вибрациям, и даже, может, остановить кабину чуть ниже уровня, а потом подать вверх и чуть вниз, чтобы идеально зафиксировать ее положение. Но у него никогда не было такой возможности и никогда не будет.

Как ни странно, Элли дома не было. Где она могла быть в этот час? Старая смешная курица, его жена. Джулия права. Она стала бояться всего на свете, гораздо больше, чем в прошлом. Он совершенно не знает, чем она теперь живет. С сексом у них было все в порядке. Конечно, не так, как раньше. Все знакомо, как старый башмак. Просто краткое соитие. Привычка и полузабытые воспоминания. Иногда его член работал нормально, иногда нет: чувствовал себя слишком усталым или слишком уж болела спина (иногда он посещал сеансы лечебной физкультуры и физиотерапии). К тому же ему нельзя было прибегать к виагре, поскольку он принимал таблетки от давления. Словом, прогнил насквозь. Элли всегда проявляла терпение. И он любил ее. Правда, это не мешало ему не все доверять Элли. Скажем, она не знала (и никогда не узнает) про те восемь миллионов! Восемь миллионов долларов были его большим секретом — большим, чем любовница, но меньшим, чем серьезная болезнь. Ему нужна была тайна, каждому нужна тайна. Он бродил по квартире, не включая света, комнату наполняли блики и мерцание городских огней. Взгляни на это, гласила записка Элли на столе в гостиной. Брошюра о поселке для пенсионеров в Нью-Джерси. Брошюра отдавала глянцевой роскошью порнографических изданий. Счастливые пожилые парочки гордо стояли напротив своих «традиционных особняков», дорогих, безвкусных, однообразных коробок, обитых виниловыми панелями и лупящихся окнами непомерных размеров. Вот они в небрежных позах возлежат вокруг бассейна олимпийского размера. А вот катят по сочной зелени всех шестнадцати площадок для гольфа. МЫ ВАС ИЗБАЛУЕМ. МЫ ОКРУЖИМ ВАС ЗАБОТОЙ. ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОМОЙ В ВИСТА-ДЕЛЬ-МАР. Вот уж действительно, здесь тебя забалуют, а потом прямиком в могилу: «Мы хотим обеспечить вас всеми возможными удобствами. Вас ожидает беззаботная жизнь в наших кондоминиумах. Четырехзвездочный ресторан, поле для гольфа, где не стыдно проводить чемпионаты, и обслуживающий персонал, состоящий из профессионалов по уходу за пожилыми людьми, который круглосуточно в вашем распоряжении».