Астрид и Вероника - Линда Олссон

— Я никогда ни единой живой душе о той ночи не рассказывала, — повторила она. — А теперь слушаю саму и себя и понимаю: рассказываю совсем не то, что держала в себе все эти годы. Другая история выходит. — Она опустила веки. — Мне кажется, если найдешь слова и отыщешь слушателя, то многое увидишь иначе, по-новому. А у меня слов не было и рассказать было некому.

— Да, — кивнула Вероника, — должно быть, и мне надо поискать слова. Я хоть и писательница, а подыскиваю их с трудом. Не хотят они ко мне идти. И только на письме. Я привезла сюда незаконченную рукопись. Похоже, что книга все же получится, но совсем не та, которую я замышляла.

Вероника присмотрелась. Спит Астрид или нет? Непонятно. Белое неподвижное лицо ничего не выражает, глаза закрыты. И все же Вероника не умолкла.

— Понимаете, когда я поехала в Новую Зеландию, то рассчитывала начать с того, чем закончила предыдущую, дебютную книгу. Я полагала, что напишу о доме, о том, что такое родные места. О любви и о том, как она дарует ощущение причастности, принадлежности к новым краям. Но оказалось, что не так-то это легко написать. Прежде всего надо было обождать, пока я как следует обоснуюсь и приживусь в Новой Зеландии, пока наша с Джеймсом жизнь устоится. Нужно было научиться воспринимать его мир. И мне казалось, что впереди целая вечность и спешить мне некуда.

Она умолкла и уперлась взглядом в пол.

Астрид открыла глаза и внимательно посмотрела на Веронику.

— Я сейчас расскажу вам, как истекло мое время.

«Да», — шепчу. Еще шепчу «всегда».

Лгу. А с каменного неба — гром, вода…[30]

ВЕРОНИКА

Закончилась первая неделя ноября, и к выходным вновь потеплело, будто лето и не кончалось. Дни стояли жаркие, холодало лишь к ночи. И вот наступило субботнее утро.

Я лежала тихо-тихо и ждала, пока проснется Джеймс. Прижалась к нему и впитывала его тепло. Он спал на животе, разбросав руки — одна свешивалась с края кровати, другая легла мне на грудь. Дышал он тихо, едва слышно. Сквозь приоткрытое окно я различила шорох — это почтальон за окном сунул утреннюю газету в наш почтовый ящик. Уже рассвело, но я пока не научилась точно определять время по оттенкам дневного света. Ноябрьский свет Южного полушария… Поздняя весна или раннее лето, и так не похоже на привычные мне разновидности ноября, знакомые по другому полушарию. Здесь, в Новой Зеландии, казалось, будто зима и лето переплелись; зима наступала в середине лета. А весны и осени не было вовсе — ни предвкушения летнего тепла, ни времени, когда провожаешь и вспоминаешь его. В этих краях не было будущего или прошлого, лишь настоящее. Или, возможно, я еще просто не обвыклась и пока не научилась различать тонкие оттенки времен года, их смену. Впереди еще три непознанных, непочатых месяца, и только тогда я смогу сказать: да, я прожила в Новой Зеландии уже целый год.

Дыхание Джеймса едва заметно изменилось, и я поняла, что он проснулся. Рука его шевельнулась, ладонь обхватила мою грудь. Я повернулась к нему, он открыл глаза.

Он всегда открывал глаза по-детски широко, нараспашку. Не отводил их и не закрывал, даже когда мы любили друг друга. И в его взгляде всегда легко читался любой оттенок чувств — страсть, удовольствие, восторг, нежность. И радость, всегда и неизменно. Он радовался всему.

Мы провалялись в постели, пока не проголодались. Потом встали, приготовили тосты, сварили кофе и вышли на веранду. Небо было ясное, лишь иногда в вышине проплывало прозрачное, легкое облачко, и вскоре его развеивал ветер. Утренняя прохлада еще не отступила, но в воздухе висело обещание жаркого дня.

— Чудный денек! — воскликнул Джеймс, стоя на ступенях крыльца и запрокинув голову в небо. — Давай поедем на пляж.

В тот миг слова могли изменить будущее. Мои слова.

— Хорошо, согласна.

Всего два слова. А ведь я могла выбрать из множества других. Могла сказать: «Нет, давай лучше поплывем на пароме на остров Вайеке и там покатаемся на велосипедах». Или: «Лучше пойдем в Хокс-Бей». Или: «А может, прогуляемся в город — сходим в картинную галерею, потом пообедаем в центре?» Или просто-напросто: «Нет, что-то я не настроена на пляж». И еще я могла сказать: «Кажется, я беременна».

Но вместо этого я сказала: «Хорошо, согласна».

Пока я принимала душ, Джеймс собирал провизию — перекусить на пляже. Хлеб, яйца, оливки, помидоры. Мидии и сыр. Воду, пиво. Я вышла из ванной, стояла на пороге кухни и смотрела, как он укладывает еду. Смотрела, как двигаются его руки, и мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы он обнял меня, погладил. Джеймс улыбнулся мне и закинул в рот оливку.

По дороге мы остановились на заправочной станции — купить льда для сумки-холодильника. Мы ехали в западном направлении, так что заторов не было. Решили, что направимся в Карекаре, свернули с шоссе на пологий извилистый спуск к пляжу — и меня в очередной раз потряс вид, который открылся перед глазами. Буйная зеленая растительность буша слегка напоминала тропики и все же была иной. Она выглядела особенно свежей, грубоватой, будто только что созданной и в то же время первобытно-древней, нетронутой людьми. Мне думалось, если вглядеться — легко различить изначальные очертания этих земель и лесов, какими они были до появления человека. Дальше у дороги лепились маленькие домики, окруженные клумбами с густыми, пышными петуниями и геранью. Казалось, эти изящные строения существуют отдельно от суровой природы. Даже сегодня, в такой солнечный, погожий летний день, Карекаре подавлял, от него захватывало дух, а домишки здесь выглядели неуместными, будто их сооружали для совсем иной, обыденной и спокойной обстановки. А Карекаре вызывал скорее изумление и восторг, но не любовь. Он потрясал воображение и душу, заставлял остро ощутить, как незначителен и мал человек.

Мы остановили машину, выгрузили поклажу, взвалили ее на себя, перешли ручей и зашагали по черному песку, который уже успел нагреться на солнце.

Пляж был безлюден, если не считать кучки спасателей, которые собрались вокруг велосипеда-тандема и надувной лодки. Флаги были подняты.

Океанские волны с неумолчным грохотом разбивались о песок, и мириады брызг висели в воздухе влажной мерцающей пеленой, так что океан затуманивала дымка. Мы разложили на песке припасы, подстилки, Джеймс раскрыл пляжный зонтик и воткнул его в песок. Некоторое время мы просто сидели и любовались океаном. Высоко в небе с пронзительными криками носились чайки. И вот снова настал миг, когда мои слова могли бы изменить будущее.

— Хочешь искупаться? — спросил Джеймс.

Я могла ответить: «Ладно, попробую в кои-то веки». Или: «Хорошо, но глубже чем по колено я в воду не полезу». Или же я могла сказать: «Джеймс, по-моему, я беременна». Но вместо этого я произнесла:

— Ты же знаешь, не люблю я тут купаться. Ты иди поплавай, а я пока почитаю.